Непомнящий Леонид

Где теперь Леонид Непомнящий?
Опубликовано в журнале «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования»

№10 за 2008г.

Но кто видел его в последние годы? Где он? Как теперь выглядит, над чем

работает? Кого ни спросишь — пожимают плечами. Непомнящий как-то постепенно

превратился в некий миф. Его образ, его след то и дело возникали и снова

растворялись в пространстве и времени. Он неуловим, и все же — вот он. Вроде

бы еще вчера отбивался от комаров на пленэре в тверской глубинке, а сегодня —

он уже улыбается с мексиканской фотографии на фоне Полифорума Сикейроса.

Странное чувство: он, кажется, здесь, с нами, даже когда он далеко от нас.

Снимаю с полки книгу — иллюстрации Непомнящего, захожу в галерею — жена

Татьяна, тоже художник, как ни в чем ни бывало развешивает его новые работы.

Включаю телевизор — актриса Валентина Талызина что-то нелицеприятное говорит

о бывшем муже. Он всегда незримо присутствует в теплых дружеских застольях.

Вспоминают его веселые байки, например, о происхождении фамилии, которую якобы

получил его дед, скрипач, прибившийся к конной армии Буденного. Воспринималось

это как легенда. Но вот стало известно, что брат нашего художника —

профессиональный музыкант. Значит, не такая уж и легенда, гены работают.

Леониду же досталось просто любить музыку и временами блистать исполнением

мосховского фольклора, знаменитыми куплетами про Коровина и Шаляпина, так

артистично, смешно, незабываемо. Встречаясь, художники говорили о нем уже, как

правило, в мемуарных интонациях. Довольно долго его не было среди нас.

Пятнадцать лет Непомнящий провел в Мексике и недавно вернулся.

Тогда же его отъезд стал для многих неожиданным и необъяснимым. Уезжал

художник со сложившейся творческой биографией, признанный и принятый. Не

каждому по силам так резко изменить судьбу, что он сделал тогда, в девяностом.

Очевидно, это было глубоко осознанно. Перемены в жизни должны были повлечь

изменения в творчестве. Одним словом, его отъезд был результатом

художнической, творческой рефлексии. Со стороны казалось, он благополучен:

состоялся как мастер, как график и плакатист, обладавший индивидуальным,

узнаваемым почерком. Что и зачем менять? Но только он сам мог знать, от чего

он хотел уйти, отказаться, с чем порвать, что забыть. Заметим, что после

окончания суриковского института молодой художник Леонид Непомнящий твердо

выбрал свой путь — он сразу оказался среди тех, кто противостоял скучно

правильному застойному академическому искусству. Именно плакат как жанр давал

тогда редкую возможность яркого авторского высказывания. Непомнящий много

трудился в этом жанре, имел успех. Его работы даже воспроизводили в

хрестоматийных изданиях истории советского плаката. Удивительно, как он

умудрялся уклоняться от прославленческих, откровенно конъюнктурных тем и

образов.

Этот вид искусства его привлекал своей декоративностью, возможностью работать,

наслаждаясь цветом.

Профессиональное качество его работ было столь убедительным, что признавалось

даже строгой академической средой. За цикл плакатов на тему русской военной

истории «Куликово поле», «Полтава», «Бородино» он в 1989 году был удостоен

серебряной медали Академии художеств СССР. Сейчас, много лет спустя, он

спокойно просматривает эти листы. Ему не в чем себя упрекнуть за длительный

опыт работы в самом идеологизированном жанре искусства советского времени. И

все же... Кто знает, может быть, он счел для себя этот путь исчерпанным, может

быть, ему претила громкая официозность плакатных выставок, но он все больше

отдалялся от когорты единомышленников. Его тянуло к тишине мастерской,

сосредоточенной работе, размышлению, к удовольствию от самого процесса

рисования.

Ничто так не отвечало этой потребности его души, как книжная иллюстрация. Эта

область ему была давно знакома. Его любили во многих издательствах. Художника

с папкой рисунков под мышкой часто видели в коридорах «Молодой гвардии»,

«Правды», «Малыша». Но настоящий роман у него сложился с Детгизом,

переименованным позже в издательство «Детская литература». Он всегда мечтал о

таком искреннем и благодарном читателе, как дети, хорошо понимал тех, к кому

обращена его работа. В нем самом жил «кусочек детства». За годы работы в

детской книге Непомнящий преобразился и как художник, и как человек. Эта

работа давала выход искренности, человеческому теплу, непосредственной

наблюдательности. На его страницах обитали хитроватые звери, цвели цветы,

сияло солнце. И дети были и трудолюбивые, и добрые, и ленивые, и глуповатые,

но все почему-то очень хорошие. Сейчас, наверное, мало кто помнит, что Детгиз

было одним из лучших наших издательств, работавших для детей. Оно было

уникальным явлением в истории отечественной культуры. И творчество

Непомнящего, соответствуя его гуманному и благородному духу, очень органично

вписалось в его рамки. Из года в год много лет подряд он получал премию

Госкомиздата «Лучшая книга года», что свидетельствовало не только о его

профессиональных достижениях, но и о том, сколь востребованы и любимы его

книги.

Они погружали читателя в мир родной природы и домашнего тепла. В них смеялись

снопы, оживали деревья, бегали зеленые волки. В них всегда обитали рукотворные

мудрые вещи: бабушкино одеяло, пестрый половичок, цветастая шаль — то, что

создавало уют в доме, где жили простые и добрые люди.

Его книги, кажется, источают тепло и ласку. Но мало кому известна истинная

цена этому чуду. Надо было до тонкостей знать книжное дело, спорить на

худсоветах и редколлегиях, терпеть издательско-типографские неурядицы, чтобы в

конце концов пробилось на страницы твое, автора и художника, по-детски чистое

восприятие красоты мира.

В 1980-х годах Непомнящий вошел в число лучших книжных графиков. Если

вдуматься, честь немалая, так как отечественная книга, детская книга в

частности, знала когда-то такие имена, как В. Конашевич, А. Каневский, Ю.

Васнецов, Т. Маврина, ставшие классикой мировой книги. Авторы и издатели

ценили его за своего рода абсолютный слух, чуткость к стилистике

повествования, будь то исторический роман, детектив о Шерлоке Холмсе или

любимые им сказки. Постепенно сложился его собственный, узнаваемый,

неповторимый стиль. В сказку у него, кажется, превращалось все: он любил

необыкновенных, неординарных персонажей, тонкий таинственный свет,

нагромождение загадочных вещей, что наполняло книгу каким-то волшебным

очарованием. Недаром так нравились в Мексике его графические интерпретации

«Дон Кихота» Сервантеса. Они воспроизводились часто и жили уже отдельной от

книги жизнью. Особенно увлекали его мотивы народной самобытности,

национального своеобразия. Прикосновение к фольклору открывало ему невиданное

богатство орнаментов, деталей быта, аккордов цвета. Он с наслаждением сочетал

такие разные, несхожие русские, венгерские ритмы, краски, образы.

Может быть, именно это отсутствие боязни погрузиться в другую культуру

поддерживало его, окрыляло при отъезде в Мексику. Его манила загадочная

древняя страна с мощными культурными традициями. Но все пятнадцать лет его

жизни в Мексике прошли не только в диалогах на почве культур, но в самой

настоящей борьбе за взаимное понимание.

Не секрет, что наши живописцы, скульпторы, графики, получившие фундаментальное

образование в художественных вузах советского времени, имеют сегодня успех за

рубежом, а иные — даже славу. Но всем им пришлось отстаивать свою

идентичность. Нынешние граждане мира — Эрнест Неизвестный, Михаил Шемякин,

Илья Кабаков, в силу разных обстоятельств оказавшиеся на Западе, бились в

одиночку. У каждого по-своему складывались отношения со своей и чужой

культурой. Непомнящему предстояло утверждаться в другом обществе, человеческие

взаимоотношения в котором были совершенно другими, чем на родине. Вряд ли

мексиканские менеджеры сразу и в полной мере могли оценить, что к ним явился

мастер с многолетним опытом, еще в юности удостоившийся премии Ленинского

комсомола за «Трех мушкетеров» А.Дюма. Никого не интересовала его творческая

личность, обстоятельства формирования и причастность к тем или иным

направлениям в искусстве. Важны были только реальные работы, только

демонстрация мастерства, умения. Уровень художественной культуры Леонида

Непомнящего, безусловно, внушал доверие и вскоре покорил мексиканских

издателей. Даже коллег-художников он удивлял тонкой отделкой рисунка,

ювелирной, многодельной и кропотливой работой над листом. Очень скоро

Непомнящий добился успеха, получил престижную национальную премию имени

Антонио Роблеса, много работал в книжной индустрии. Теперь где-нибудь высоко в

горах в городке или деревушке маленький мексиканец держит в руках книгу,

оформленную сеньором Леонидом Непомнящим. Даже не одну книгу, а много, конечно

же, сказок, сказок народов бывшего СССР. Это была его инициатива, его

многолетняя программа — познакомить мексиканских детей с фольклором далекого

континента, не известных им стран.

Таковы факты его мексиканского бытия, окрашенные романтикой и экзотикой. А

жизнь, внутренняя жизнь художника складывалась из многих проблем. Мы знаем,

как много наших мастеров — актеров, художников, музыкантов — вернулось на

родину, не сумев реализовать себя в рамках другой культуры, пожертвовать чем-

то, чтобы приспособиться к чужому менталитету.

Соприкоснувшись с масштабностью мексиканских живописных традиции, давших миру

таких гигантов, как Д. Ривера, Х.-К. Ороско, Д.А. Сикейрос, наш художник остро

почувствовал разность культур, ощутил особое обаяние национального склада

своего, родного искусства. Когда-то, во времена юности Непомнящего, у нас

полыхали искусствоведческие споры, в которых одна сторона утверждала

безоговорочный приоритет монументального искусства и предрекала отмирание

станковизма. Наше искусство пережило тогда бурный, хотя и недолгий подъем

монументальной живописи. Возникли знаменитые мозаичные и фресковые циклы:

Музей космонавтики в Калуге, кинотеатр «Октябрь» в Москве. Может быть,

Непомнящий тогда и не знал об ученых спорах, но теперь, оказавшись в стране

гениев монументализма, всем существом почувствовал правомерность и

необходимость станкового искусства, его камерной, обращенной к душе теплоты.

Искусства, делающегося не для площадей и публичных центров, а для семьи,

друзей, для отдельного человека. Он даже пробовал писать маслом. Но сам знал и

ценил в себе природу графика. В эти годы Непомнящий много размышляет,

экспериментирует, оставаясь, по существу, наедине с собой. Ему нравилась

страна, люди. Но та роль, которую они отводили искусству в своей жизни,

слишком отличалась от его привычного понимания. К своему удивлению он не

обнаружил в массовом сознании потребности украсить свой быт картиной или

гравюрой. Натюрморт над обеденным столом, пейзаж или портрет любимой собаки в

комнате оказались большой редкостью, чем-то почти немыслимым. Он понял:

атмосфера частной жизни здесь не нуждается в художественной сентиментальности.

И мексиканская домашняя аура показалась ему холодноватой. Может быть, он и сам

не ожидал, но его мысли и чувства все больше обращались назад. Чего

недоставало ему в той жизни? Широты московских застолий, долгих дружеских

разговоров, бескорыстного, безалаберного неделового общения с доброй половиной

Москвы. Всего того, что стало частью его души и характера.

Его возвращение в Москву сопровождалось показом нескольких станковых

графических циклов. В них остро прочувствовано национальное начало, традиция,

его воспитавшая и державшая, все то, что он так любит: русская история, быт,

костюм, архитектура, утварь... Пятнадцать листов цикла «Русская песня»

создавались еще в Мексике, как и остроумный, не без влияния Баркова, цикл

«Гусарские анекдоты». Рассмотрев на одном из листов кота в кивере и

встретившись с улыбкой рыбы, мы точно убедились: вернулся тот самый

Непомнящий.

У него здесь сейчас много дел: надо поставить на крыло дочь Варвару, которую

он планирует воспитать настоящим художником. Старшая, Ксения, едва успев

закончить ГИТИС, уже читала русскую классику по телевидению, заметим, с

хорошим чувством стиля. В своей московской мастерской он окружен натюрмортами

с орхидеями и попугаями. Мексиканские воспоминания длятся, превращаясь в

цветные феерии. Но к выставке он готовит обширные «Пушкинские хроники» и

тонкую, красивую серию «Музыка». В каждом листе, как всегда, у Непомнящего

соединяются образы природы, музыки, архитектуры, старинного быта. По секрету

он сказал, что принялся теперь за «Ветхий Завет».

Он снова вошел в привычный рабочий ритм. Шум за окном не напоминает гудящий

Мехико. Но время от времени мы слышим от него, что мексиканская жара

переносится куда легче московской. Это настораживает близких. Неужели опять

исчезнет? Куда потянет его завтра?

Естественность, с которой наши мастера передвигаются по миру, осознается нами

как завоеванная ценность нашей гражданской и художественной жизни. Они

удивляют, восхищают, творят, их видят в Нью-Йорке, Париже, Мехико. Это стало

приметой наших дней, знаком безусловной победы над прошлым.

Елена КОРОТКЕВИЧ