Андрей Шемякин. Памяти Олега Павловича Табакова.

Политический шоу-бизнес уйдёт вместе с политикой, его породившей. А великие актёры останутся. У Олега Павловича Табакова, помимо очень известных, были роли какой-то иной природы, — о них, кажется, не говорили публично в эти скорбные дни, — но это тоже целая линия. Длинная. От 60-х — к 80-м. От рядового мобилизованного и призванного, — юного Павки Корчагина из «Чистого неба»(1961) Григория Чухрая (зовут его по-другому, но тип — тот самый, из революции), который говорит, как надо поступать, когда единовластно правящей партии снова становятся нужны честные потерпевшие от вполне конкретного политического режима, чтобы летать повыше, — и вплоть до уже начальника из собрания провинциальных анекдотов, — Органчика из «Истории одного города», т.е. «Оно» (1989) Сергея Овчарова. Вспомним этот момент, — когда сначала голова начальственного персонажа, воплощённого Табаковым, отделяется от туловища, и показывает глазами, чтобы впавшая в истерику секретарша в этом — всё равно — состоянии принесла бумаги на подпись, а потом таких персонажей и вовсе становится двое — дублёр пытается начать действовать. И все эти уважаемые граждане (можно вспомнить ещё и других Кощеев, главным образом, в сказках) — не сознательные злодеи, — таких, убеждённых врагов всего передового, советское кино наплодило по самое не могу. Табаков открывает в своих героях и антигероях заложенное Системой государственной бюрократии (она плодится и размножается в бывшем СССР со скоростью звука) искусство имитации собственной — нечеловеческой — правоты. В том числе и поэтому Олег Павлович Табаков намного больше совокупности ролей, им сыгранных, — он — и тут тем более не разделить художника, человека и гражданина, — понял всё происходящее изнутри, и предупредил о новых превращениях, даже когда собственно Система пока как бы работает вхолостую. В частности, рассказал и, главное, гениально показал, что будет с нашими родными до боли рохлями. И с домашним хамом Щербуком из «Неоконченной пьесы...», сначала остолбеневшим от забугорной диковины — пианино, а потом завопившим от облегчения, и от радости, что объяснили, --«мистификасьон»!, — что твой постмодернист (в будущем). И с Ильёй Ильичом Обломовым, который, тихо уйдя в мир иной, передаст потомку стремление куда-нибудь тоже скрыться, хотя бы обратно в почвенное материнское лоно органического небытия. Да и с другими, — их — совокупно — ещё Розанов некогда припечатал: «Ерунда с художеством». И вот всех их Табаков, как человек, сформированный Оттепелью, — реабилитировал, от себя оставив право им измениться в лучшую сторону, и стать выше своей судьбы. Однако, совсем другое дело — его Шелленберг. в «Семнадцати мгновениях весны» Татьяны Лиозновой. Он широко, во всю пасть улыбнётся Штирлицу как товарищу по партии, в глазах — неподдельное тепло кабинетного братства патриотов по вызову. Но дальше...(по мере удаления друга-подчиненного за рамки кадра) глаза Табакова, — нет, уже Шелленберга, — буквально перерождаются изнутри. Не меняют выражение, не холодеют, — просто человек, вполне даже симпатичный, пока не надел форму СС, — буквально становится палачом. Непостижимо, как это получается у артиста. Самым большим потрясением в моей юности были именно эти кадры с Табаковым, — маленький эпизод, не сыгранный — претворённый, — когда человек как индивид исчезает, и перед нами — голая функция карательной машины, в принципе — готовая к употреблению, впрочем, с потенциально новыми лозунгами. Ведь — по фильму — уже вовсю ведутся переговоры с «врагами Рейха», поскольку на дворе 45-й, и идеологических, да и военных хозяев пора менять. Но люди, сегодня целиком погружённые в злобу дня, и воображающие себя в прифронтовой полосе, возможно, забыли, какое это было преображение натуры, — сначала в жизни, потом в искусстве. Спасибо Олегу Павловичу Табакову, — предупредил и напомнил. Всем. Светлая ему память. Вечный покой.