Гений и еврейство

Иногда евреям везло. Потому что некоторые великие ощущали себя евреями и давали выразиться «мускусу иудейства» (по выражению Мандельштама) — выразиться и остаться в истории навсегда.

Что это такое, когда гений — плоть от плоти своего народа?

У итальянцев таких выразителей национального характера — множество. Вот хотя бы Феллини: какой чудесный и запоминающийся певец итальянщины! А у евреев с гениями, которые чувствовали и выражали бы национальный колорит, как-то не очень.

Можно вспомнить многих великих, чье творчество было пропитано иудейством, но кто своего еврейства не признавал. Или признавал, но как-то упираясь, стыдясь, с оговорками. Иудаизм с трудом адаптирует искусство. (Хотя последователи рава Кука оправдывают его. Рав Кук разрешал не только рисунок и живопись, но и секулярную скульптуру, с тем чтобы последние удары тесаком делал нееврей). И искусство с трудом впитывает иудейство. Но с Марком Шагалом евреям определенно повезло. «Если бы я не был евреем, я не был бы художником», — говорил Шагал.

Шагал родился, как известно, в Витебске. Известно это потому, что именно Шагал сохранил Витебск для вечности. А что такое Витебск образца 1887 года, года рождения великого художника? Это 35 тысяч евреев, то есть больше половины населения. Это 60 синагог и вполовину меньше церквей. Шагал родился в крохотном домике, похожем на шишку или картошку. Прямо перед ним стояла тюрьма, справа — сумасшедший дом. Люди ходили только домой и в лавку. Больше ходить было некуда. Работали, ели, молились, неумело играли на скрипке. Белорусское захолустье конца XIX века. И звезды над головой.

Дед Давид был учителем в хедере, цадиком. Другой дед — хозяином мясной лавки. Он каждый день забивал коров, наскоро прочитав молитву. И вот повсюду разбросаны шкуры, шкуры, шкуры — как простыни и полотенца в другой какой избе.

Отец Шагала — простой рабочий в магазине селедки. Да вся семья и жила в селедочной лавке! Отец весь пахнет рыбой, окоченевшими руками всю жизнь таскает бочки, пока толстый хозяин равнодушно наблюдает. Отмывается отец только по пятницам, на шаббат.

Как писал по схожему поводу Антон Палыч Чехов, «кто бы мог предположить, что из нужника выйдет такой гений?» Игра природы? Видимо, нет: его деды и бабки, отец и мать, хоть и находились посреди многочисленных своих неблагородно пахнущих товаров, имели душу — ту, которую и унаследовал Шагал.

Вечерами тот самый человек, что безжалостно резал коров, столь же безжалостно терзал скрипку, а отец Шагала тихо слушал и смотрел в окно — все в брызгах дождя. Играл неважно, что уж говорить?«А какая разница, хорошо играл или плохо?» — напишет позже художник. А и правда, какая разница!

Однажды дед пропал. Было это на Суккот. Его никак не могли найти. Нигде. Оказалось, он забрался на крышу, уселся на трубу и грыз морковку, наслаждаясь хорошей погодкой. Якобы все родственники Шагала были вот такие чудаки. Но сдается мне, что Шагал сам это все и сочинил. И про морковку, и про крышу.

Был ли Витебск таким, каким его живописал Шагал? Или этот город — плод фантазии его гения? Помню, в нашей мастерской режиссуры и драматургии, где я училась на Высших курсах сценаристов и режиссеров, один блистательный лектор сказал: «Я раньше думал, что Феллини создал свой собственный мир, пока не побывал в маленьких городках Италии и не понял, что феллинивщина там, действительно, на каждом шагу». Видимо, шагальство тайно обитало в Витебске. Чуткий Шагал его обнаружил и выразил. Как хорошо, что той еврейской жизни коснулся любящий глаз одного гениального человека!

Мама Шагала вела бакалейную торговлю. Она обладала каким-то скрытым даром, который передался и сыну, — умела образно и прекрасно говорить. Правда, говорить ей было не с кем. Кто бы стал ее слушать? Дети все время засыпали. Муж все время засыпал. Он и на молитве засыпал всегда на одном и том же слове, смертельно устав за неделю ворочать бочки с селедкой. Шагал писал, что его талант таился в матери. Какими глазами родители смотрели на работы сына? Не понимали? Мало сказать, не понимали. Не принимали всерьез? Тоже мало сказать. Когда дед увидел обнаженную натуру кисти своего внука, то скользнул по ней взглядом и отвернулся. «Да, сынок, я вижу, у тебя есть талант. Но послушай меня, деточка. Может, все-таки лучше тебе стать торговым агентом? Мне жаль тебя. С твоими-то плечами. И откуда на нас такая напасть?» — сокрушалась мама.

А еще Шагал обожал бывать в синагоге, смотреть, слушать, молиться. Он «млел от восторга, стоя в синагоге рядом с дедом». Это редкое признание для парижского художника с мировым именем. Здесь, в еврейском местечке, — его душа. Хотя большую часть жизни Шагал провел в Париже.

Я не читала ничего более прекрасного, чем шагаловская «Моя жизнь». Книга конгениальна, соприродна его картинам. В ней зафиксирована, сфотографирована уникальная вещь — душа художника. Еврейская душа. Многие великие писали мемуары: и Станиславский, и Михаил Чехов, да мало ли кто еще — и эти мемуары прекрасны. Но книга Шагала стоит особняком. «Дядя Юда молится дома, перед окном. Бормочет себе под нос. Лицо у него желтое, и желтизна сползает с оконного переплета на улицу, ложится на церковный купол. Его я бы мигом нарисовал. Дядя боится подавать мне руку. Говорят, я художник. Вдруг вздумаю и его нарисовать? Господь не велит. Грех». Так он пишет, захлебываясь от любви к своим родным, к своим евреям, желая немедленно умереть от этой любви.

Дальше известно что. Петербург. Париж. Мировая слава. По просьбе Шарля де Голля Шагал расписывает Гранд-Опера, по заказу правительства Израиля создает мозаики для парламента в Иерусалиме, для Метрополитен-оперы пишет панно. Удостаивается ордена Почетного легиона. И при этом всю жизнь остается «витебским Шагалом», пишет стихотворения, эссе и мемуары на идиш.

Умер исполненный днями, 97-летним улыбчивым стариком, пережив свою любимую и единственную Беллу на 41 год.

Повезло евреям с Шагалом. А еще повезло с Фейхтвангером и Бабелем: еврейство было важнейшим элементом их сознания. Но это было в прошлом веке. Потом евреи, разделив на этот раз судьбу всех, прошли через СССР — и забыли тебя, Иерусалим!

На странную идефикс Быкова зачем-то еще и отвечают, всерьез и по пунктам.

Кто сегодня из известных русских евреев в искусстве готов говорить о еврействе, пусть и косвенно? Столько узнаваемых семитских лиц лезут в русский фольклор. Павел Лунгин снимает «Остров», «Царя» и «Родину». Православный Гафт утверждает, что он русский и ничего общего, кроме анекдотов, с евреями не имеет.

Мой коллега Михаил Дегтярь снимал документальный сериал, где каждая серия была посвящена одной из национальностей, проживающих на территории Российской Федерации. Была там, разумеется, и серия, которую автор назвал «Сыны Израиля». Реакция евреев, которые должны были стать героями этого фильма, сама по себе заслуживает отдельного сценария. Борис Мессерер был возмущен, что его вообще считают евреем, и от съемок отказался, а наш прославленный педиатр Леонид Рошаль пообещал закатать в асфальт или что-то в этом роде, если название фильма не сменят:

— Я не сын Израиля, я сын России! — грозно сказал Рошаль.

— Но так написано в Библии...

— Я Библии не читал! — с гордостью сообщил сын советского народа. — Если вы оставите «Сыны Израиля», я позвоню...

Ну и так далее...

На этом фоне постоянные реплики прокремлевского журналиста и пропагандиста Владимира Соловьева о том, что он еврей (причем почти всегда в тех случаях, когда его о том не спрашивают) добавляют этой картине уже фарсовую краску.