Чисто английское строение

В общем, это мечта, почти такая же, как золотой век, коммунизм и Гэри Купер, уходящий в обнимку с Грейс Келли в сторону заката. Разница лишь в том, что все эти замечательные образы являют собой недоступный на Земле идеал, а вот английский дом можно прямо руками потрогать. И даже, при удачном стечении обстоятельств, в нем поселиться. Но это еще не значит, что он и впрямь станет вашим, как переезд за море не сделает вас англичанином. И никакое оксфордское произношение не поможет. Чтобы ваш дом стал английским, вам придется научить Англию говорить с русским акцентом.

ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ

За две с лишним тысячи лет своей писаной истории английский дом (правильнее было бы назвать его британским, но это звучит слишком официально) непрестанно менялся вместе с самой Британией, что-то сохранял, что-то утрачивал. В общем, подобно герою старого советского анекдота, он исправно колебался вместе с генеральной линией партии. Благословенный остров, присмотренный еще римлянами, все принимал и одомашнивал. Римские легионеры, придя сюда, как они полагали, всерьез и надолго, и вправду остались здесь навсегда – даже и после того, как Рим перестал существовать в привычном смысле. Они смешались с бриттами, которые и сами, похоже, не были коренными островитянами.

Пикты, саксы в крылатых шлемах, норманны, французы, немцы – все в свой черед пытались переделать Британию на свой лад, а получалось по-прежнему нечто сугубо местное, британское. Можно сказать, что с самого начала английская архитектура была искусством компромисса.
И, может быть, именно потому и получалось. Каждый народ, попавший сюда, с завидным постоянством узнавал в Британии землю обетованную, идеальное место для жизни. Жители острова, кто бы они ни были, относились к своему домостроительству здесь не просто очень серьезно, а прямо-таки восторженно. Они могли не доверять друг другу и даже ненавидеть своих предшественников и соседей, но Британию обожали все. Ее любили, как только можно любить дом, где поколение за поколением проходит жизнь большой разношерстой семьи. И эта своеобразная, ни на что не похожая разновидность патриотизма привела в конечном счете к настоящему культу этого самого дома. Можно сказать, что «дом» — очень британское слово. Чаадаев, к примеру, вообще считал, что никто никогда не сможет выговорить home с таким чувством, которое отличает истинных британцев. Может, поэтому-то Британия славится еще и своими призраками; пожалуй, нигде больше не сыщешь такое множество добропорядочных домовладельцев, и после смерти не пожелавших покинуть свое жилище.

Для сурового римлянина дом – это прежде всего храм тысяч божеств, где человек – жрец. Круглый дом кельта под тростниковой крышей – что-то вроде бобровой хатки, место, где проживает большая семья. Деревянный чертог сакса, где люди, собаки и свиньи чувствуют себя свободно – воплощенный символ простой жизни, «старых английских вольностей». Поражающий воображение замок норманнского барона, мрачный снаружи и прекрасный внутри, организующий окрестности самим фактом своего присутствия, – аллегория культуры. Добавим к этому высокую готику, французские финтифлюшки, итальянскую неоклассику, прагматизм Ганноверов, викторианский уют и все, что пришло потом, а в результате получим тот самый английский дом, который для зодчего и оформителя так же очевиден и недостижим, как английский парк для ландшафтного дизайнера или английский звук для разработчика аудиоаппаратуры. Все примерно представляют себе, как это должно выглядеть, но никто, кроме настоящих британцев, не в силах это воспроизвести.   

АНГЛИЙСКАЯ ПЕРЕСТРОЙКА

Можно сказать, что современный английский дом родился в пламени Великого Лондонского пожара, когда в 1666 году (три шестерки!) большая часть города выгорела дотла. Лондон во многом построили заново, и дома в нем теперь выглядели совсем иначе. Между ними появились большие просветы, что должно было уберечь квартал от распространения огня. Однако земли от этого не прибавилось, а пустые участки землевладельцы оплачивали так же, как если бы эта территория отводилась под застройку. В результате архитектор Роджер Норт придумал так называемый дом с террасой. Потом из этого сооружения выросли нынешние таунхаусы.

Норт спроектировал многоэтажный (в некоторых районах вообще не разрешали возводить здания ниже четырех этажей) дом с очень узким фасадом, словно бы выдавленный вверх. Правда, впечатления тесноты лондонская улица не оставляла благодаря уже упомянутым пустотам. Спереди к фасаду пристраивалась терраса, занимавшая кусок улицы. Для отделки фасадов использовались не игравшие конструктивной роли карнизы и вставки из полированного камня. Сам дом (опять-таки благодаря пустым участкам) обзавелся ни для чего поначалу не нужной «прилегающей территорией». Эта area, как ее принято было называть, со временем превратилась в закрытый двор в его нынешнем понимании. Здесь можно было теперь парковать экипажи, а во многих случаях территория охранялась совершенно так же, как у нас сейчас. Поскольку общественной охране никто не доверял, дешевле и престижнее было обзавестись собственными охранниками.

Жизнь в доме с террасой распределялась по всем этажам. В полуподвале, кроме погреба, часто помещали кухню и другие подсобные помещения, где слуги работали, но не жили. Первый этаж служил приемной, которая в зависимости от рода занятий домовладельца могла быть чем угодно — от гостиной для не самых близких друзей до магазина. Гостиная для своих, столовая и санузел (один на всех, увы) располагались на втором этаже. Третий этаж был сугубо личным: он принадлежал хозяевам, и только; здесь они спали, и здесь же находился кабинет, куда, кроме его владельца (и слуг), никто и не входил. Кабинет был отражением наиболее причудливых сторон личности своего хозяина. Его в отличие от остальных комнат можно было обставлять как угодно — в зависимости от вкусов. Позднее сюда намеренно начали приглашать самых близких друзей, чтобы похвалиться именно этой непохожестью на других, и с этого времени можно говорить о такой типично английской вещи, как эксцентричность. Коротко говоря, вы можете набивать чучела из своих племянниц или собирать крышки от вокзальных унитазов, и вас не сочтут ненормальным, если все это вы будете выставлять у себя в кабинете на правах частной коллекции. А слуги жили этажом выше, чтобы в случае необходимости слететь с лестницы в спальни хозяев по первому зову. Вот таким образом, поэтажно, протекала жизнь среднего лондонца.
При этом надо иметь в виду, что обилие уровней вовсе (ни под каким видом) не было признаком достатка. В четырех-пяти этажах жили и богатые люди, и бедные, и средние. У них просто не было выхода. Цены на землю были несусветными, поэтому в большинстве случаев нормальный лондонец дом снимал, а не покупал, арендуя его у застройщика, который, в свою очередь, арендовал землю на несколько десятков лет у ее владельца. Эти самые дома с террасами можно назвать типовой застройкой своего времени. Качество ее было нижайшим, поскольку в первую очередь речь шла о быстрых деньгах. Стены таких домов были очень тонкими и зимой часто промерзали. Отсюда прекрасная традиция англичан совать в каждую комнату по камину. Топились эти камины углем потому, что дрова стоили гораздо дороже. Жилец четырех этажей, у которого денег могло и вовсе не быть, чаще всего сам сдавал большую часть комнат, и так, в складчину, можно было оплачивать дом.

Таким образом, жизнь в новомодных домах была далеко не сахар. Однако их сразу же полюбили – как лондонцы, так и иностранцы. А все почему? Потому что, переходя по лестницам с этажа на этаж, чувствуешь себя королем. Это настоящий дом, и ты в нем – хозяин. На это упирал Роджер Норт, и это стало гениальным психологическим ходом, заставившим лондонцев от всего сердца полюбить то, к чему вынуждали их довольно-таки грустные обстоятельства.

ЕВРОРЕМОНТ И НАЛОГ НА ОКНА

Потолки в доме с террасой были низкими, комнаты – крохотными. Несмотря на это, четверть тысячелетия проживания облагородили и нелепые постройки, и их непритязательных владельцев. Когда в конце XIX века в городах Британской империи начали появляться первые «нормальные» в нынешнем понимании квартиры, растянутые по площади, коренные горожане презрительно называли их flat («плоские»). Теперь уже считалось, что только низшие формы жизни могут ютиться в одном этаже. Квартиры новейшего образца предназначались для рабочих, чью армию пополняли разорившиеся батраки, а правительство должно было как-то решать их жилищную проблему. Так что поначалу во «флэтах» жила одна деревенщина, и только полувеком позже всякую типовую квартиру вообще уже привычно стали называть этим обидным словом.

В 1696 году правительство пыталось регулировать ширину фасадов еще и таким замысловатым способом, как оконный налог. Строить дома с большим количеством проемов было просто невыгодно. А на практике это привело к тому, что и на узких фасадах окон стало катастрофически не хватать. В первой половине XVIII века британские горожане жили в очень темных домах. В результате городской интерьер англичан обогатился сразу двумя новшествами – обилием беленых поверхностей и большими зеркалами.

Не имея возможности расползаться по плоскости, помещения стали вытягиваться вверх. Даже такие мастера наводить красоту, как французы, восхищались типично английскими высокими побеленными потолками. Поскольку от сырости штукатурка очень быстро начинала отваливаться кусками, потолок был поделен на сравнительно небольшие квадраты деревянными балками. Гораздо позже эта традиция легла в основу современного стиля «кантри», и многие нынешние искусствоведы трогательно возводят такую манеру к древнесаксонской архитектуре. Но, так или иначе, получилось красиво. Династия Оранских принесла в Британию не только победивший протестантизм, но и фахверковую отделку – сетку деревянных балок на фоне побелки.

По-настоящему большие зеркала начали делать в 1700 году во Франции стекольщики де Мануар и де Сенмари. Эти двухметровые (и больше) зеркальные панели очень украсили английские дома, сразу добавив света. Отличительной чертой французов были особенные узорчатые рамы зеркал, а уже англичане начали использовать эту технологию на свой манер, украшая такими рамами свои камины. Эту особенность английский камин пронес до наших дней, он и теперь так выглядит.
Примерно тогда же, одновременно с любовью к белому цвету и зеркалам, британцы пристрастились к обивке стен и типично английским тяжелым шторам. Все это должно было служить защитой от сырости, хотя обои не очень-то помогали; все равно стены быстро покрывались плесенью. Поэтому в особенно сырых помещениях – на кухне, в ванной комнате и т.п. – их принялись отделывать кафельной плиткой, которая, как правило, тоже была белой. Оказалось, что это не только практично, но и красиво. В XIX веке белая плитка органично сочеталась с медной сантехникой, а на фоне всего этого минимализма яркими пятнами выделялись всевозможные флакончики с жидким мылом, мочалки и занавеси. Привыкшие к сочетанию белого цвета с темным деревом англичане добавляли к обстановке какую-нибудь деревянную мебель – хотя бы шкафчик под умывальником. Одержимый чисто английской любовью к уюту какой-то идиот впервые украсил стены ванной эстампами в рамочках, а уже через пару десятилетий их сменили дагерротипы. На рубеже новейшего времени умывальник можно было буквально обляпать семейными фотографиями.

КРАСНЫЙ ДОМ

В середине XIX столетия британцы внезапно открыли для себя неземную красоту фабричных построек и сельских свинарников. За век до этого Мэттью Бултон обогатил быт бирмингемских налогоплательщиков промышленными комплексами, за мощными кирпичными стенами которых отковывалось оружие будущей индустриальной революции. В те давние годы прогрессивные люди были обречены мириться с безобразными корпусами бултоновских заводов, отдавая себе отчет в необходимости этого вынужденного зла, хотя и не хотели, чтобы такое строилось у них под носом. Через сто лет с легкой руки самых передовых английских архитекторов все это дело стали считать живописным и эстетичным, а соответствующее направление в британском зодчестве назвали «эпохой искусств и ремесел». В 1870 году Ричард Норман Шоу спроектировал и построил ряд частных домов для нового лондонского пригорода Бедфорд Парк, который должен был стать чем-то вроде местного Латинского квартала.

Основным строительным материалом для опытов Шоу послужил красный кирпич. В сочетании с выдающимися, отделанными беленым деревом эркерами и подъездами, обилием свинцовых оконных переплетов и выступающими свесами крыш это получило название «стиль королевы Анны». В оправдание Шоу следует заметить, что он создал этот стиль практически в одиночку, ведомый только своим воображением и представлениями об истории культуры. Честертон, обессмертивший Бедфорд Парк в романе «Человек, который был Четвергом» под именем Шафранного парка, справедливо упрекнул создателя в том, что тот спутал Анну с Елизаветой. «Эпоха искусств и ремесел» также вдохновлялась идеалами Высокого Средневековья, которое художники представляли себе смутно, как царство зыбкой женственной красоты в несколько зловещем готическом обрамлении. Однако настоящих знаний им не хватало, и в результате великолепные оксфордские фрески сэра Эдварда Берн-Джонса и других прерафаэлитов не унаследовали долговечности своих средневековых прототипов. Зато жители романтических домов блаженствовали за свинцовыми окнами, попивая воду из медных труб и быстро расставаясь со своим драгоценным здоровьем.
Духовным отцом «эпохи искусств и ремесел» можно по праву считать Джона Рескина. Этот великий критик, положивший начало устоявшейся традиции нынешних культурологов лезть не в свое дело, убедил Уильяма Морриса, прежде вполне здравомысленного социального деятеля, заказать постройку своего дома Филипу Уэббу, одному из первых известных человечеству представителей «бумажного» направления в архитектуре. Уэбб, мечтавший поселить всех состоятельных горожан в дома по типу «дальних сараев» на йоркширских фермах, по вполне понятным причинам не мог иметь много заказчиков. Однако он все же построил знаменитый Красный дом Морриса в Бекслихите, и этот факт убедил многих молодых и неопытных зодчих, которые прежде с осторожностью относились к такого рода причудам, в полной безнаказанности.

В Красном доме Моррис поселился со своей женой, чей образ впоследствии послужил отправной точкой для современных «готов». Любовь к красному кирпичу и свинцовым рамам стала для теоретика социализма Морриса выражением народной «радости в труде». На заре эпохи высоких технологий Моррис прославлял цеховую романтику ручного труда, считая ее естественным направлением будущего развития западной цивилизации. Деятели «эпохи искусств и ремесел» мечтали обогатить красотой жизнь простых людей, хотя обустраиваться в таких постройках, пользуясь изысканными предметами ручной выделки, могли только очень богатые англичане. Эта разновидность чисто английского стиля и поныне доступна лишь избранным домовладельцам.

СО ВСЕМИ УДОБСТВАМИ

В 1850 году конкурс на проект павильона для Всемирной выставки в Лондоне выиграл человек, не имевший прямого отношения к архитектуре. До этого Джозеф Пакстон занимался постройкой парников в имениях герцога Девонширского. В доводке проекта Пакстону помогал Стефенсон, известный инженер-железнодорожник. Огромное здание из стекла и железа получило название Хрустального Дворца и очаровало буквально всех, включая королеву Викторию. В глазах современников павильон ассоциировался с замком сказочного принца, хотя на современный взгляд сооружение больше всего напоминает крытый вокзал. Создание Хрустального Дворца стало началом эры функционализма в современной архитектуре. Практически все здание представляло собой сплошную полезную площадь, а его форма прямо соответствовала возможностям использованных материалов. Красота пунктирных линий впервые обратила на себя внимание публики.

Тем не менее главным направлением в викторианской архитектуре стало все-таки блочное строительство. Не только бедные люди, но и средний класс проживал в очень больших домах, поделенных на секции по горизонтали или, в более дорогом варианте, по вертикали. Такие дома часто достигали по-настоящему огромных размеров. Последним примечательным сооружением такого рода можно считать здание Грейт Уэстерн Террас Александра Томсона. Именно таким сооружениям и пришел на смену стиль королевы Анны, который, конечно, не мог стать массовым. Зато впервые в мировой практике в квартиры горожан пришли такие замечательные вещи, как современный водопровод и системы централизованного отопления и вентиляции. Вытяжка еще и потому была важна, что место электричества в то время занимал опасный для здоровья светильный газ.

Стекло чрезвычайно подешевело, а с ним и кирпич; стены стали толще, а окна – больше. В теплых и светлых домах появились унифицированные устройства и механизмы от крупных производителей, специализировавшихся на изготовлении фурнитуры или бытовых приборов. Это чрезвычайно облегчило жизнь в первую очередь прислуге, которую, следовательно, надо было чем-то занять. Так возник специфически викторианский «попугайный» стиль оформления интерьеров, со своими знаменитыми подушками и подушечками, ковриками, статуэтками и полосатой мебельной обивкой. Со всего этого можно было смахивать пыль большую часть дня. В домах прошлого жильцы попросту задохнулись бы в такой обстановке, но теперь она стала ассоциироваться с английским уютом. Эта традиция не прервалась и в эпоху Эдварда VII, когда большая часть англичан уже переселилась из узких секций в типичные многоквартирные дома на французский манер. В Париже эту практику широко применил Османн, перестраивая центр города, где уже невозможно было существовать. Лондону в этом плане было полегче, поскольку старый город сгорел, как вы помните, еще в XVII веке, зато британская столица была куда многолюднее французской.
Тогда же непременными атрибутами английского городского дома стали должность привратника и электрический лифт. После этого даже богатые жильцы перестали считать для себя зазорным владеть квартирой в современном доме.

Life Style

Послевоенная Англия стала для архитекторов чем-то средним между лабораторией и игровой площадкой. Этому немало способствовали и технический прогресс, и бомбардировки. Если Великая война насильственно прервала культурную традицию, соединяющую «добрую старую Англию» с эдвардианской промышленной империей, то Битва за Англию попросту физически уничтожила многие постройки и даже целые городские районы, а иногда и небольшие города. В тридцатых годах конструктивистские эксперименты Любеткина чуть было и впрямь не научили английскую архитектуру говорить по-русски. Однако будущее принадлежало гораздо более радикальным архитекторам, использовавшим принципиально новые материалы и приемы, как Бакминстер Фуллер, успешно решивший занимавшую умы больше тысячи лет проблему очень большого купола.

Его идейным наследником и учеником стал сэр Норман Фостер, лорд берега Темзы и автор, в частности, такой неоднозначной постройки, как здание лондонской мэрии. Что касается обычных жилых домов, они, в общем, продолжают эдвардианскую линию, сочетая все большую простоту и дешевизну конструкции со все более высокой эргономикой планировки, все более качественным сервисом и высокими технологиями малых форм, которые сейчас принято называть life style. Можно сказать, что качественная бытовая электроника от ведущих производителей постепенно становится не только важной частью дизайна жилых интерьеров, но и своеобразным архитектурным элементом.

Минимализм в зодчестве предполагает одновременно и максимальный комфорт (иначе не из-за чего и огород городить, отказываясь от привычных удобств ради непривычных), и значительную пластичность формы (чтобы не умереть со скуки). В одном из лондонских кварталов в качестве жилых секций при застройке использовались контейнеры, что предполагает чрезвычайно высокую степень комфорта, иначе никому бы не пришло в голову поселиться в таких ящиках и тем более получать от этого удовольствие. В планировке дома намечается возврат к самой настоящей древнеримской традиции, когда функциональные отсеки обретают священный смысл и выставляются на всеобщее обозрение по прямому своему назначению. Кабинет из отдаленных комнат переезжает в центр дома и превращается в храм творчества, столовая – в храм еды, спальня – в святилище отдыха или секса. Каждое помещение являет торжество чистой формы, почти лишенное материальных признаков.
То же самое происходит и с самими домами, демонстрирующими предельно простые очертания и не загромождающими сознание обилием деталей. Создается впечатление, что архитекторы оберегают людей от интеллектуальной и эстетической перегрузки, предлагая им для жизни нечто подобное средневековому монастырю, где крайний минимализм оттеняет абсолютную духовную полноту его насельников. Все цвета и оттенки современный горожанин несет в уме и сердце, предпочитая дома отдыхать от этого многообразия среди светлых ровных поверхностей и функциональной обстановки. Ничто не должно бросаться в глаза. Не случайно дом «Электра Хаус» Дэвида Аджея в лондонском Уайтчепел, построенный в 2000 году, обращен к улице глухой стеной.

Автор: Андрей Филозов (Эгоист-generation).