Лорд Фостер — главный человек в современной архитектуре.

Сэр Норман Роберт Фостер — по мнению лондонской Times главный человек в современном искусстве – родом из рабочих кварталов Манчестера. За свою жизнь (а родился он летом 1935 года) Фостеру пришлось сменить немало профессий, и в молодости он даже успел недолгое время поработать вышибалой в баре. Начав учиться на архитектора в Манчестере, будущий мэтр несколько раз переходил из одного университета в другой, пока в 1962 г. не получил диплом архитектурной школы в Йелле, США. По возвращении в Англию он четыре года сотрудничал в «молодежной» архитектурной конторе «Команда 4» в компании другого признанного ныне мастера – одного из авторов знаменитого парижского Центра Помпиду Ричарда Роджерса. В те годы наибольшее влияние на сэра Нормана оказали идеи американца Ричарда Бакминстера Фуллера, создателя Buckey-balls – своеобразных «геодезических» куполов, один из которых можно было увидеть в Москве – так называемый Золотой Купол Американской национальной выставки 1959 г. Николас Гримшоу – глава проекта грандиозного крытого дендрария «Сады Эдема», возведенного в Британии уже в наши дни, — успешно воспользовался самыми передовыми приемами high tech для очередного воплощения в жизнь идей все того же Фуллера. Сегодня эти купола являются фактическим стандартом формакторинга при постройке всевозможных ангаров и прочих технических сооружений большого и очень большого объема. Они состоят как бы из огромного числа многоугольных ячеек с легким заполнением. Так Фуллер решил одну из главных проблем в истории зодчества, побуждавшую строителей прошлого возводить свои купола и своды на тяжеленных распорах.

Золотой Купол Фуллера
Таким образом, еще в самом начале своего архитектурного поприща Фостер заявил о себе как поборник именно высоких технологий. Его творческое сотрудничество с Фуллером продолжалось вплоть до начала семидесятых, когда вместе с ним, уже состарившимся и прославленным, сэр Норман построил знаменитый «театр-подводную лодку» Сэмюэля Бекетта в колледже св. Петра в Оксфорде. За несколько лет до того в лондонских доках Фостер возвел свой Fred Olsen Center, представляющий своего рода кристалл из цельных кусков стекла в сверхтонких алюминиевых рамах, отражающих все вокруг. Подобные же «аквариумы» заказал Фостеру концерн IBM, и так определился характер этого «первого человека в искусстве», для которого high tech стал не только самой привычной формой, но и наиболее естественным способом выражения своих архитектурных идей. В этом течении сэр Норман, пожалуй, чувствует себя свободно, как никто другой. Даже такой заслуженный символ устойчивых имперских традиций (а для нас – символ неизбежного дембеля), как берлинский Рейхстаг, в интерпретации приглашенного на предмет торжественного и знакового переустройства этой твердыни Фостера преобразился в прозрачный от киля до клотика образ вечно юной вечевой демократии пламенных германцев.

Купол Рейхстага

Божественная высота технологий
Кажется, пальцем ткни в любой из наиболее значительных и в то же время необычных объектов последних десятилетий, и окажется, что перед нами очередное творение Фостера. Кто-то приходит в восторг от токийской башни, которая даже в виде макетов и рендеров поражает воображение и вроде бы вот-вот перейдет на вторую космическую скорость, сбросит свое бетонное основание как отработавшую ступень и выйдет за пределы верхних слоев атмосферы. А кто-то, как ваш покорный слуга, приходит в умиление и восторг от Канари Уорф — одной из самых уютных и вместе с тем прикольных станций лондонской «трубы». Во всех случаях Фостер особо подчеркивает естественность, с какой его здания встраиваются в современный им мир – причем сразу на правах неких «архитектурных лидеров», от которых немедленно начинает зависеть многое.

Канари Уорф
Принципиально новые экологические и энергетические требования, предъявляемые им к своим проектам, – достаточно вспомнить сложнейшие системы обеспечения здания лондонской мэрии, штаб-квартиры Swiss Re или того же Рейхстага, где все желающие полюбоваться работой народных избранников ходят буквально у парламентариев по головам, – всякий раз заставляют коллег и современников сэра Нормана поднимать планку технического совершенства все выше. При Фостере архитектура уже никогда не станет прежней – такой, какой была до того, как этот человек с внешностью деревенского чемпиона по боксу времен первых авто изменил сами представления горожан о домах, в которых и среди которых они могут жить и работать. Это не «декорированные сундуки», заполонившие нашу столицу, по точному определению Михаила Хазанова – это какое-то буйство техники, напоминающее самые смелые фантазии писателей. Если подставить стремянку и открыть какую-нибудь совсем неприметную панель в потолке рядового офиса любого фостеровского шедевра, оттуда полезут такие коммуникации, о которых большинство из нас даже и не слышали. Придется поломать голову над назначением всех этих загадочных предметов повседневного обихода наших же счастливых современников, прямо на глазах вступающих в будущее.
С философской точки зрения эра high tech для всего человечества знаменует крутой поворот от экстенсивного освоения культурного наследия прошлого к интенсивному поиску новых источников творчества, дальнейшему раскрытию божественного замысла о мире и о нас самих. Господствовавший в культуре последних пяти веков индивидуалистический гуманизм с его частными опытами и завоеваниями начинает стремительно уступать место критическому отношению общества к себе и своим возможностям, попыткам осмысления и объединения фрагментарной картины мира, поискам цельного знания. Совершенно естественно эти тенденции находят блестящее отражение в культуре high tech, требующей для своего построения объединенных усилий, совместного творчества, когда люди и целые рабочие группы сознательно и свободно друг другу наследуют, входят в труд своих предшественников. Былые соперники эпохи частной инициативы превращаются в собратий, а это, в свою очередь, ведет к перевороту в правосознании и принятию качественно новых, точнее, порядком подзабытых старых стандартов деловой этики. Никогда еще со времен Средневековья – этой маленькой и плохо действующей модели царства Бога на Земле – идеи братства людей и народов не были явлены в жизни так очевидно. В архитектуре это вполне естественно приводит к возрождению на новом витке своего развития соборного во всех смыслах зодчества. Причем эта новая готика строится чуть не исключительно из витражей, благо, сегодня мастера могут себе это позволить. Сто лет назад достойным завершением почти каждого небоскреба была смотровая площадка, и залезший на самый верх – туда, где паркуются цеппелины, – ощущал себя небожителем. На башни Фостера, как и на средневековые колокольни, хочется смотреть со смирением, снизу вверх.
Как мощно задвинул репортер Сергей Хачатуров, высотки сэра Нормана воспринимаются не как опасные острые предметы, тычущиеся в небеса, а как самые настоящие градусники, своего рода индикаторы самочувствия мегаполиса, его физического и где-то даже душевного здоровья. Многие критики отмечают, насколько первое или предполагаемое впечатление от очередного фостеровского high tech расходится с истинной ролью этой постройки в контексте города и страны. Вроде бы сверхтехнологичные, даже жутковатые «гости из будущего» на поверку оказываются предельно естественными, почти природными и, уж безусловно, соприродными своей среде. Это не фабричные трубы, уродующие пейзаж, а отдельные невероятно высокие деревья, корнями скрепляющие землю, а ветвями чуть не поддерживающие небеса. Прямо какие-то местные божества. Будет очень интересно узнать, что сумеет сделать доктор Фостер (он ведь и впрямь – доктор архитектуры) для распадающегося на глазах тела нашего города. Интересно и многообещающе.

Когда доктор Фостер пришел в город
Впрочем, если быть совершенно точным, непохож наш герой на доброго доктора. Скорее, это военный врач, какой-нибудь генерал от ланцета, способный одним своим появлением в госпитале вдохнуть в своих видавших виды пациентов жизнь и надежду. Среди тех мастеров, кому волею судеб выпало в глазах общественного мнения составить некую золотую десятку ныне действующих мировых архитекторов, сэр Норман, без сомнения, предстает фигурой наиболее яркой. Он и по внешности – настоящий warlord, вполне достойный вывести на поле боя пару десятков тысяч суровых парней в рогатых шлемах. Семидесятилетний старик, увенчанный всеми возможными лаврами и вроде бы живой классик современной культуры на поверку оказывается могучим воином чуть не в сверкающих доспехах, которому так и хочется приписать лишние полметра роста. Но и так он каким-то непостижимым образом умудряется возвышаться над толпой всевозможных верных людей, приближенных и восторженных поклонников, прямо-таки ослепляя сиянием своей непомерной харизмы. Даже издали он смотрится как-то отдельно от своего окружения, словно бы триумфально вступая в новые обстоятельства.
Страшенная мощь чувствуется в этом человеке, очень похожем на все свои произведения, так же точно бросающиеся в глаза и ни на что известное не похожие. Формируют ли объекты Фостера панораму, «изменяя линию горизонта», по его собственному выражению, или же попросту колют глаз, решать вам. Во всяком случае, «чучелом ли, тушкой» — в любой своей ипостаси от макета до воплощения – они решительно приковывают к себе все внимание очевидца. Это, несомненно, Архитектура в самом возвышенном (в том числе и буквально, учитывая особое пристрастие сэра Нормана к башням), даже метафизическом и священном смысле. И в этом поразительном мире, объединяющем чистое искусство и грубую повседневность, холодный расчет и творческий огонь, Фостер царит, устанавливая порой свои правила и законы, подобно боевому вождю, как и было сказано.

Миллениум бридж
Его лондонский мост пережил опаснейшие мгновения, когда первые толпы горожан прошли по нему и их шаги вызвали резонансные колебания, погубившие в свое время немало мостов. А сэр Норман внес в конструкцию некоторые поправки, и теперь все идет своим чередом. Его собственный ближайший сотрудник, проработав с Фостером бок о бок три десятилетия, предал его и теперь пытается выставить мастера в самом невыгодном свете, а тот как никогда величествен и спокоен, как будто ничего не случилось. Макет километрового варианта башни «Россия» — грандиозного сооружения, которое должно быть возведено в Москва-Сити в ближайшие пять лет, разбился в руках московского мэра, но непохоже, чтобы Фостер счел это сколько-нибудь дурным предзнаменованием. В Петербурге, прославленном в наши дни скандальными неудачами крупнейших мировых архитекторов, в городе переменчивом и опасном, сэр Норман готов отстраивать Новую Голландию, чтобы явить всему миру новое лицо Северной Венеции. И эта туманная и непредсказуемая перспектива вовсе его не пугает.
Вопросы и ответы
— Каким видится вам жилье будущего?
— Свет, солнце, минимум искусственного. И человек, который сам управляет окружающей его действительностью.
— Сегодня в российской архитектуре безраздельно царит постмодернизм. Что это, просто болезненная реакция отторжения предшествующих общественных и культурных ценностей?
— Мне сложно говорить об этом. Я еще мало видел Москву. И я не склонен оценивать успехи русских коллег. Но я уверен, что это должно быть какое-то преломление современных приемов мировой архитектуры сквозь призму русской души; а она всегда представлялась нам в Англии большой загадкой.
— Одним из самых загадочных явлений в нашей архитектуре недавнего прошлого стал так называемый русский авангард – своеобразное течение конструктивизма двадцатых-тридцатых годов. Имеют ли сегодня завоевания мастеров русского авангарда какое-либо практическое значение?
— Насколько я слышал, среди русских архитекторов той поры были и такие, по проектам которых вообще не было построено ни одного здания. Поэтому судить трудно. Уверен я только в одном – в том, что мысли многих ваших великих архитекторов до сих пор далеко не полностью разгаданы. Видимо, вам предстоит эпоха, когда вы заново откроете то, что было некогда сказано и не было расслышано.
— «Слушают, и не слышат»...
— Вашим нынешним молодым архитекторам я бы пожелал как можно шире открывать глаза, как можно больше смотреть по сторонам, как можно сильнее верить себе и говорить громко, не стесняясь своего голоса.
— Что вы думаете о стиле в современной архитектуре? Может быть, эта проблема и впрямь насквозь искусственная и книжная? Как-то Эрик Оуэн Мосс сказал, что лично у него нет никакого стиля, а есть лишь огромное желание внести новый смысл и эмоции. Можете ли вы согласиться с этим?
— Оценивать стиль должен не тот, кто его творит, а тот, кто извне следит за развитием этого самого стиля. Какой смысл нам пытаться самостоятельно оценивать самих себя? Ведь мы даже не можем без содрогания смотреть на себя в зеркало. За оценками всякого рода лучше бы обратиться к тем, кто является прямым потребителем архитектурного продукта или способен оценить его профессионально. Я же лучше буду хранить молчание.
— Однако стиль – это какая-никакая попытка определения критериев прекрасного. Каковы ваши собственные представления о красоте? Есть ли для нее место в наши дни? В какие формы она сегодня рядится? Или – прячется?
— Да единственное, чему по-настоящему есть место в наши дни, – это красота. Проблема стиля именно в том, что эта красота не всегда умещается в предлагаемые ей рамки. Не думаю, что красоте вообще есть смысл прятаться. Это впечатление, если оно складывается, ложно. Там, где красота – настоящая, ее видно издалека.
— Тогда как вы представляете себе город будущего? Эта тема как раз была излюбленной у наших конструктивистов...
— Вот это и есть концепция нашей работы. Так получается, что ее результаты рассыпаны по всем городам мира. Это наше представление – в каждом углу, в каждом конструктивном элементе того, что нам удается сделать.
— Расскажите о вашем самом лучшем опыте. Когда для вас настал час победы, если он уже протрубил? А если – нет, то как вы это себе представляете?
— Я все время надеюсь, что этот час еще впереди. Я даже редко об этом задумываюсь. Иногда я вижу сны... Но рассказывать их я могу только своей жене. Может быть, когда-нибудь из этих снов могла бы сложиться целая книга.
— Кто эти люди, кого сегодня, оглядываясь назад, вы могли бы признать своими учителями?
— Всех их. Всех тех, о ком вы можете только подумать, и многих, о ком вы даже и не задумаетесь... Дома, которые, как бы это сказать... Без архитекторов, если угодно; или вообще уже безымянные дома.
— Что для вас лично интереснее и важнее всего в вашем деле?
— Самое важное – то, как поведет себя солнце, лучи которого будут падать на здание, придуманное и рожденное в стенах нашей студии. И то, как именно будут ощущать себя люди, впервые переступившие порог этого нашего дома. Это, пожалуй, – самые загадочные вещи.
 
Андрей Филозов, «Эгоист generation”