МЫ ВНЕ ПОЛИТИКИ!

Альманах «Фамильные ценности» — абсолютно оригинальное и уникальное российское интернет-издание, не имеющее аналогов: все темы, поднятые в альманахе, рассматриваются через призму фамильных ценностей.

«Фамильные ценности» информируют о ярких, интересных, достойных внимания феноменах культуры и искусства, которые могут претендовать на место в истории.

«Фамильные ценности» обновляются ежедневно.

radbell@yandex.ru

Павел Руминов

Павел Руминов

«Я очень боялся рака»

Дина Радбель

Наш разговор состоялся на кинофестивале «Кинотавр», за день до церемонии закрытия. Сценарист, режиссер Павел Руминов даже предположить не мог, как впрочем и я, что уже завтра вечером он станет обладателем Гран-при фестиваля, то есть фильм «Я буду рядом» — назовут лучшим фильмом года... Как объяснить победу Павла Руминова на «Кинотавре»? Кинокритики, для которых имя режиссера прежде было связано с эпатажной лентой «Мертвые дочери» и проектом Naked Cinema, считают, что Руминова наградили за высокую степень контакта со зрителем, которого жаждет (но не имеет) молодой российский кинематограф, за эмоциональность и «новую спонтанность». Мы затеяли разговор ради небольшой газетной публикации, но вышли на другой уровень откровенности. Когда я сказала Павлу, что, вряд ли смогу, найти место в газете для такого интервью, он ответил, что это его совсем не волнует. Он говорит со мною, как с человеком, который его понимает, а это такой кайф!

— Фильм «Я буду рядом» перечеркнул прежнего режиссера Павла Руминова, можно ли говорить о личностных изменениях?

— Можно. Очень интересное чувство — родиться заново. Несколько лет я молчал, сейчас в связи с фильмом приходится отвечать на какие-то вопросы и меня, вдруг, прорвало, так что вы останавливайте меня. Фильм делался долго, из тишины уединения. Восемь лет вынашивался замысел, пять — прощупывался метод работы. Затем два года чистой работы. В каком смысле я изменился? Прежде всего, понял, что кино занимает только часть моей жизни, и оно от этого только выигрывает. Вокруг происходит много чего интересного. Да, когда делал фильм, то жил с ним, внутри него, но все — же занимался этим не так тотально, как раньше. Я продолжал жить. Внимательно, трепетно, любопытно. Вот это главное отличие. Еще я перестал смотреть кино. Пришло время выразить себя. Мне больше не нужен чужой опыт. И еще, мне кажется, я перестал относиться к кино серьезно, но при этом осознал, что режиссер — достойная профессия. Рассказывать истории, снимать их — это чудесное и даже полезное занятие. Но мне нужна была пауза, чтобы лучше эту профессию освоить. Я занимался ремеслом: монтировал, снимал, делал много разных работ в разных жанрах, прощупывал стиль. В общем, во всех отношениях проявлял любознательность. Меня всегда интересовал человек, особенно — как устроена голова. Я пытался понять (чуть ли не на уровне нейрофизиолога), как работают зоны мозга, восприятие, как происходит переключение с прифронтальной коры в лимбическую систему.

— Это как-то связано с кино?

— Напрямую. Прифронтальная кора активно анализирует информацию, то есть следит за фильмами с динамичным сюжетом, просчитывает, что будет дальше. Для нее — мейнстрим. Европейский кинематограф, артхаус или восточное кино, существующее ради текущего момента, — для лимбической системы. Я нашел свою ошибку. Дело в том, что в «Мертвых дочерях», я как чокнутый профессор (фильм «Чокнутый профессор» — прим.) в экстатическом порыве юности переключал тумблеры в разных зонах мозга.

— Теперь не переключаете? Остановились на мелодраме, на сюжете о молодой маме, внезапно заболевшей раком мозга и озабоченной поиском приемных родителей для своего 6-летнего сына...

— Метод, которым создавался фильм, намного интереснее сюжета. Сюжет скорее как тарелка, на которой подается блюдо. Самая главная интрига в том, что я обнаружил: именно это я хочу снимать, а у меня раньше была другая версия по поводу того, какой я режиссер. В какой-то момент я перестал использовать раскадровки и начались импровизации. Мы, как джазовая группа, шли абсолютно в непредсказуемых направлениях, история развивалась сама, через артистов. Больше половины текста рождалось прямо на площадке, но при этом я написал классический сценарий, долгое время изучал тему, разрабатывал структуру. Но во время съемок отношение к фильму изменилось. Знаете, как в жизни бывает: мечтал о блондинке, а оказалось, что это вообще не важно. Новый метод заключался в том, что камера следовала за актерами. Огромные дубли — по два часа. Мы давали артистам возможность реагировать друг на друга спонтанно, им некуда было деваться, приходилось подробными кусками проживать историю. Ключевые изменения: маленькие камеры, отсутствие специального света, интеллектуальных разговоров. Актеры становились живыми людьми в искусственно созданном моменте. Фильм не сыгран, он прожит. Когда три часа существуешь в ситуации, то в каком-то смысле на уровне мозга в нее переходишь. Реальность с нереальностью смешиваются. И самое главное: мы пытались сократить дистанцию между зрителями и героиней до минимума.

— И в результате весь зал рыдал. Вы именно этого хотели? Чем продиктован интерес к такой тяжелой теме?

— Признаюсь, было очень сложно браться за такой материал. На момент съемок я не мог видеться с собственным ребенком, это острое переживание отражено в фильме. Мы меняемся и делаем какие-то неожиданные вещи, когда эмоционально вовлечены. Если нет своих эмоций, получается чужой фильм, о чем бы ты не говорил, даже если о важных вещах. Раньше я никогда и ничего не делал на таком пределе. Со мной случилось то, что происходит со многими. Сложное детство, юношество. Ты как-то пытаешься самоутвердиться, ты немного перевозбужден и похож на зомби. Я не очень хорошо помню себя, прежнего. Но точно знаю, что жил в более беспокойном мире, потому что мир — это твоя голова. Весь мир — это твоя голова, и как только ты обретаешь покой внутри, мир, как не удивительно, становится более радостным и спокойным местом. Сейчас я сижу в более интересном мире, чем во время работы над «Мертвыми дочерьми». Парадоксальное заявление? Снять фильм про раковую больную и жить в более спокойном мире?

— Вы сами задали вопрос

— Ответ — в буддизме. Для меня открылась медитация и мощные инструменты восприятия, которые трансформируют жизнь, делая ее более содержательной.

— Вы совершили паломничество?

— Не надо никуда ездить. Учение живое, реального человека. Я говорю о Будде.

— Как пришли к буддизму?

— Через страдания, а как — же еще. Произошло очень много маленьких событий, которые сложились в объемное горе. У тебя проваливаются фильмы, уходит женщина, с которой ты хотел связать жизнь, уходит мир стабильности и успеха, та программа жизни, которая была заложена, она, вдруг, себя не оправдывает, рушится. Но это надо рассматривать как везение, ведь остается огромный кусок жизни, чтобы прожить его более спокойно, по-человечески. Так что в нужное время на меня свалились огромные драмы...

— Еще великий Бодлер говорил: «Смерть утешает — увы! — и заставляет жить. Она — цель жизни и единственная надежда, которая, как эликсир, придает нам мужество идти своим путем до самого вечера нашего существования».

— Это реально так. Многие люди так говорят. Пережив тяжелый момент, получаешь облегчение. Моя новая цель — смотреть во все глаза на реальность. Смотреть без пафоса, без искажений, а как бы ясно, четко, с надеждой, зная, насколько ужасен мир — оставаться счастливым. Без твоего личного счастья мир никогда не будет счастливым. Потому что всеобщее счастье — это сумма счастья разных людей. Вот я и пытаюсь быть счастливым...

Когда меня не поняли с «Мертвыми дочерьми» (конечно, я злился, нервничал), внутри меня включился любознательный голос, задающий вопросы: «Паша, почему это случилось? Почему фильм не понравился? В чем — ошибка? Надо ли паниковать, страдать по этому поводу?». Я заставлял себя отвечать на эти вопросы и двигался к следующему фильму «Обстоятельства». Эту комедию можно считать паузой, во время которой я занимался поиском себя. Мне 37 лет. И только сейчас, с фильмом «Я буду рядом» мне стало спокойно. Похоже, что я впервые снял нормальное кино и обрел что-то более похожее на настоящее счастье.

— Но вы же изначально задумали этот проект как 4-х серийный телефильм! Вы не лукавите, Паша? Авторское кино сосредоточено на себе, а то, что в телевизоре — пытается угодить зрителям...

— История эпическая, мы действительно сразу решили делать ее в телевизионном формате, но Алексей Учитель, подключившись к нашей работе, предложил киноверсию. Так возникла полнометражная картина, как сжатый, концентрированный вариант. Но какой смысл об этом говорить? Сейчас есть фильм. Потом будет сериал, я очень надеюсь, что его покажет какой-нибудь канал. История будет продолжаться, я дал возможность героине выжить. Но пока существует этот фильм, он такой, какой есть. Да, не скрываю, я хотел попасть в телевизор, потому что у сериала будет больше контакта с людьми. Сериал занимает совсем другое место в киноиндустрии. Я понимал, что не пройду по красной дорожке с полуобнаженной девушкой, но инстинкт выживания диктовал: «Снимай сериал». Я хотел сделать такой фильм, с которым бы мог себя идентифицировать. Сериал или не сериал — не суть. У меня не было четкого фильма, про который можно было бы сказать: «Это я!». Теперь есть «Я буду рядом» — и это — я!

— Вы сказали об инстинкте выживания. Это и тема фильма, и выживание вас, как режиссера? Или что-то еще?

— Меня волнует инстинкт выживания среди людей. Он мною двигал. Выживание заложено во всех нас. Когда тебе становится очень сложно жить, когда твои амбиции рушатся, то на самом деле — это хорошая, плодотворная ситуация. Будда называл страдания фундаментом для роста. Это правда. Ум и тело начинают работать с огромной изобретательностью.

-Я не спросила вас, почему история про раковую больную — ваша тема?

-Мне хотелось передать силу и магию женщин, которых я встречал. Сила принятия такой обреченной жизни больными женщинами меня потрясла. Если бы не видел людей, которые так воспринимают болезнь, так умеют с нею дружить, то не смог бы сделать такой фильм. Дело в том, что я провел больше года в онкологических клиниках, снимая документальный фильм «Просто болезнь» о людях, переживших рак. О мамах и больных детях. О то, как они выживали и выжили. Зачем, спросите? Чтобы набраться смелости сделать оптимистичный фильм на эту тему.

— Где этот фильм?

— Мы хотим распространять его в онкологических больницах. Пока сделали один тираж. Он разошелся. Премьера прошла в Питере с приглашенными психологами. Надеюсь, если с фильмом «Я буду рядом» случится что-то хорошее, мы сможем выпустить 120-200 тысяч дисков «Просто болезни». Смысл картины в том, чтобы переориентировать людей в восприятии рака, чтобы они относились к болезни не как к приговору, а действовали. И я сам переориентировался, изменил мнение, пока делал фильм. Рак воспринимается как некий монстр, как приговор. Название «Просто болезнь» пришло во время съемок. Мне кажется, мы попали в точку. Я обнаружил, что у кино, у этой странной профессии, которой я раньше даже стыдился, — огромный позитивный потенциал.

— Вы выводите кино на путь миссионерства?

— Это не миссионерство. Это биологическая штука. Мы, как все живые существа, хотим контакта с другими людьми. И когда мы делаем фильмы, в которых мы нарочито аутисты (бормочем слова, сваливаем в одну кучу много линий, сюжетов, что у меня было тоже), мы как-бы, желая этого контакта, сами себе противоречим. У нас нет внутренней установки: я хочу установить контакт, хочу сделать что-то простое, как чашка кофе, как стол. Хочу создать фильм, чтобы зритель сказал после просмотра: «У меня поднялось настроение». Или «заставил меня жить». Или: «заставил задуматься». Я хочу, чтобы фильм существовал как — что-то очень понятное, что может передаваться от человека к человеку — простое, лишенное пафоса, мишуры. Талантливые режиссеры имеют огромный потенциал, чтобы найти этот контакт. У «Мертвых дочерей» тоже был контакт, но иной, потому что фильм был мутный.

Теперь, я уверен: контакт есть, все объективно, ты понят. Есть причины и следствия. Я испытываю очень ценное состояние спокойствия. И совсем не мечтаю видеть свое имя на постерах, хочу идти дальше, но пока не знаю куда. После Инны (главная героиня фильма — прим.) трудно искать героиню. Делать кино сложно. Но когда возникал какой-то тупик, я спрашивал себя, а как — бы поступила Инна Крылова? И всякий раз, когда я поступал больше как Инна Крылова, то есть с улыбкой, спокойно — видел, что вопросы решаются намного эффективнее. Когда ведешь себя грубо, когда вылезает твое чрезмерное Я (да как вы могли! да я потратил на этот фильм! я этого не допущу!), то удивительным образом твоя цель уходит. Такова жизнь. В обретении смыслов мне очень помогла книгу американца Экхарта Толле «Сила Момента». Он, можно сказать, даже меня спас. В Америке Экхарт — очень известный автор, вокруг его книг большое движение. Он говорит о простых вещах, например о том, что наши беды проистекают от привязанности ко времени, к результату, что мы сделали реальность своим врагом. Если отбросить необходимость результата и проживать момент как он есть, то начнутся чудесные изменения: мы поймем, что жизнь нам не враг! Но когда мы находимся в состоянии войны с настоящим моментом (кино у нас плохое, прокат ужасный, зрители не понимают, женщины не понимают), проговаривая эти мантры, жизнь становится нашим врагом. Да я комикадзе! Я жизнь делаю врагом! Я ее не принимаю, я с ней борюсь! Вокруг красота, солнышко, а я себя извожу вопросами «а вот если бы было так? а так?». Тотальное недовольство делает вселенную твоим врагом! Основная идея книги: не существует ничего, кроме текущего момента, кроме СЕЙЧАС. Точка, поставленная сейчас — единственное, что существует. Линии в прошлое и будущее — лишь иллюзии. Мы создаем их, думая о них в настоящем, но на самом деле мы даже не существуем вне настоящего. У Экхарта есть мощная штука, которая называется «сдача». Он пропагандирует «сдачу». Не все это понимают. Я тоже — не сразу. Он говорит: «Учитесь сдаваться». Звучит парадоксально особенно для мужчины. Во время съемок фильма я говорил: «Мы не фильм снимаем, мы учимся по-другому жить», но я сам до конца не понимал, что делаю. А ведь это уже был эксперимент — как сдаваться моменту. Для начала твое ЭГО должно было принять ситуацию, какой-бы она ни была. Если у тебя нет ноги, то ее уже нет, и чтобы начать дальше жить, надо принять, что это так. Многие люди преодолевают эти препятствия и даже начинают жить полнее. Так, еще даже не вполне осмысленно, я начала сдаваться.

— В чем это выражалось?

— Во всем. Вот хочет продюсер этого актера, да, пожалуйста, сдаюсь. Хотят сократить бюджет, попробую сдаться. И оказалось, что это мощнейший инструмент! Поверьте! Как только ты сдаешься, устанавливается диалог, уходит борьба, и между людьми, вдруг, возникает другая энергия. Помню момент самой легендарной «сдачи», когда мы обсуждали сокращение фильма, а я уже привязался к какому-то материалу, к сценам. Еду в Киев к нашим продюсерам, с поезда иду в Храм, ставлю свечку, молюсь продюсерам. Прихожу к ним и говорю: «Давайте сделаем, как вы хотите, сократим...». А они, вдруг, в ответ: «Паша, ты что офигел, да это наши любимее сцены!». И тут все перевернулось! Ну, думаю, какой — же Экхарт крутой, его «сдача» работает!

— Каким вы себя видите дальше в кино? Кому собираетесь сдаваться?

— Признаюсь вам, я очень боялся рака. Мои родители умерли. Сейчас боюсь меньше. Но я по-прежнему боюсь женщин. Так что следующий фильм про трепетный страх перед женщинами. Постараюсь от него избавиться. И еще подумаю, стоит ли им сдаваться...

источник: «Эгоист generation»N1

04 сентября 2013 г.
Комментарии