Павел Руминов

Наш разговор состоялся на кинофестивале «Кинотавр», за день до церемонии закрытия. Сценарист, режиссер Павел Руминов даже предположить не мог, как впрочем и я, что уже завтра вечером он станет обладателем Гран-при фестиваля, то есть фильм «Я буду рядом» — назовут лучшим фильмом года... Как объяснить победу Павла Руминова на «Кинотавре»? Кинокритики, для которых имя режиссера прежде было связано с эпатажной лентой «Мертвые дочери» и проектом Naked Cinema, считают, что Руминова наградили за высокую степень контакта со зрителем, которого жаждет (но не имеет) молодой российский кинематограф, за эмоциональность и «новую спонтанность». Мы затеяли разговор ради небольшой газетной публикации, но вышли на другой уровень откровенности. Когда я сказала Павлу, что, вряд ли смогу, найти место в газете для такого интервью, он ответил, что это его совсем не волнует. Он говорит со мною, как с человеком, который его понимает, а это такой кайф!

— Фильм «Я буду рядом» перечеркнул прежнего режиссера Павла Руминова, можно ли говорить о личностных изменениях?

— Можно. Очень интересное чувство — родиться заново. Несколько лет я молчал, сейчас в связи с фильмом приходится отвечать на какие-то вопросы и меня, вдруг, прорвало, так что вы останавливайте меня. Фильм делался долго, из тишины уединения. Восемь лет вынашивался замысел, пять — прощупывался метод работы. Затем два года чистой работы. В каком смысле я изменился? Прежде всего, понял, что кино занимает только часть моей жизни, и оно от этого только выигрывает. Вокруг происходит много чего интересного. Да, когда делал фильм, то жил с ним, внутри него, но все — же занимался этим не так тотально, как раньше. Я продолжал жить. Внимательно, трепетно, любопытно. Вот это главное отличие. Еще я перестал смотреть кино. Пришло время выразить себя. Мне больше не нужен чужой опыт. И еще, мне кажется, я перестал относиться к кино серьезно, но при этом осознал, что режиссер — достойная профессия. Рассказывать истории, снимать их — это чудесное и даже полезное занятие. Но мне нужна была пауза, чтобы лучше эту профессию освоить. Я занимался ремеслом: монтировал, снимал, делал много разных работ в разных жанрах, прощупывал стиль. В общем, во всех отношениях проявлял любознательность. Меня всегда интересовал человек, особенно — как устроена голова. Я пытался понять (чуть ли не на уровне нейрофизиолога), как работают зоны мозга, восприятие, как происходит переключение с прифронтальной коры в лимбическую систему.

— Это как-то связано с кино?

— Напрямую. Прифронтальная кора активно анализирует информацию, то есть следит за фильмами с динамичным сюжетом, просчитывает, что будет дальше. Для нее — мейнстрим. Европейский кинематограф, артхаус или восточное кино, существующее ради текущего момента, — для лимбической системы. Я нашел свою ошибку. Дело в том, что в «Мертвых дочерях», я как чокнутый профессор (фильм «Чокнутый профессор» — прим.) в экстатическом порыве юности переключал тумблеры в разных зонах мозга.

— Теперь не переключаете? Остановились на мелодраме, на сюжете о молодой маме, внезапно заболевшей раком мозга и озабоченной поиском приемных родителей для своего 6-летнего сына...

— Метод, которым создавался фильм, намного интереснее сюжета. Сюжет скорее как тарелка, на которой подается блюдо. Самая главная интрига в том, что я обнаружил: именно это я хочу снимать, а у меня раньше была другая версия по поводу того, какой я режиссер. В какой-то момент я перестал использовать раскадровки и начались импровизации. Мы, как джазовая группа, шли абсолютно в непредсказуемых направлениях, история развивалась сама, через артистов. Больше половины текста рождалось прямо на площадке, но при этом я написал классический сценарий, долгое время изучал тему, разрабатывал структуру. Но во время съемок отношение к фильму изменилось. Знаете, как в жизни бывает: мечтал о блондинке, а оказалось, что это вообще не важно. Новый метод заключался в том, что камера следовала за актерами. Огромные дубли — по два часа. Мы давали артистам возможность реагировать друг на друга спонтанно, им некуда было деваться, приходилось подробными кусками проживать историю. Ключевые изменения: маленькие камеры, отсутствие специального света, интеллектуальных разговоров. Актеры становились живыми людьми в искусственно созданном моменте. Фильм не сыгран, он прожит. Когда три часа существуешь в ситуации, то в каком-то смысле на уровне мозга в нее переходишь. Реальность с нереальностью смешиваются. И самое главное: мы пытались сократить дистанцию между зрителями и героиней до минимума.

— И в результате весь зал рыдал. Вы именно этого хотели? Чем продиктован интерес к такой тяжелой теме?

— Признаюсь, было очень сложно браться за такой материал. На момент съемок я не мог видеться с собственным ребенком, это острое переживание отражено в фильме. Мы меняемся и делаем какие-то неожиданные вещи, когда эмоционально вовлечены. Если нет своих эмоций, получается чужой фильм, о чем бы ты не говорил, даже если о важных вещах. Раньше я никогда и ничего не делал на таком пределе. Со мной случилось то, что происходит со многими. Сложное детство, юношество. Ты как-то пытаешься самоутвердиться, ты немного перевозбужден и похож на зомби. Я не очень хорошо помню себя, прежнего. Но точно знаю, что жил в более беспокойном мире, потому что мир — это твоя голова. Весь мир — это твоя голова, и как только ты обретаешь покой внутри, мир, как не удивительно, становится более радостным и спокойным местом. Сейчас я сижу в более интересном мире, чем во время работы над «Мертвыми дочерьми». Парадоксальное заявление? Снять фильм про раковую больную и жить в более спокойном мире?

— Вы сами задали вопрос

— Ответ — в буддизме. Для меня открылась медитация и мощные инструменты восприятия, которые трансформируют жизнь, делая ее более содержательной.

— Вы совершили паломничество?

— Не надо никуда ездить. Учение живое, реального человека. Я говорю о Будде.

— Как пришли к буддизму?

— Через страдания, а как — же еще. Произошло очень много маленьких событий, которые сложились в объемное горе. У тебя проваливаются фильмы, уходит женщина, с которой ты хотел связать жизнь, уходит мир стабильности и успеха, та программа жизни, которая была заложена, она, вдруг, себя не оправдывает, рушится. Но это надо рассматривать как везение, ведь остается огромный кусок жизни, чтобы прожить его более спокойно, по-человечески. Так что в нужное время на меня свалились огромные драмы...

— Еще великий Бодлер говорил: «Смерть утешает — увы! — и заставляет жить. Она — цель жизни и единственная надежда, которая, как эликсир, придает нам мужество идти своим путем до самого вечера нашего существования».

— Это реально так. Многие люди так говорят. Пережив тяжелый момент, получаешь облегчение. Моя новая цель — смотреть во все глаза на реальность. Смотреть без пафоса, без искажений, а как бы ясно, четко, с надеждой, зная, насколько ужасен мир — оставаться счастливым. Без твоего личного счастья мир никогда не будет счастливым. Потому что всеобщее счастье — это сумма счастья разных людей. Вот я и пытаюсь быть счастливым...

Когда меня не поняли с «Мертвыми дочерьми» (конечно, я злился, нервничал), внутри меня включился любознательный голос, задающий вопросы: «Паша, почему это случилось? Почему фильм не понравился? В чем — ошибка? Надо ли паниковать, страдать по этому поводу?». Я заставлял себя отвечать на эти вопросы и двигался к следующему фильму «Обстоятельства». Эту комедию можно считать паузой, во время которой я занимался поиском себя. Мне 37 лет. И только сейчас, с фильмом «Я буду рядом» мне стало спокойно. Похоже, что я впервые снял нормальное кино и обрел что-то более похожее на настоящее счастье.

— Но вы же изначально задумали этот проект как 4-х серийный телефильм! Вы не лукавите, Паша? Авторское кино сосредоточено на себе, а то, что в телевизоре — пытается угодить зрителям...

— История эпическая, мы действительно сразу решили делать ее в телевизионном формате, но Алексей Учитель, подключившись к нашей работе, предложил киноверсию. Так возникла полнометражная картина, как сжатый, концентрированный вариант. Но какой смысл об этом говорить? Сейчас есть фильм. Потом будет сериал, я очень надеюсь, что его покажет какой-нибудь канал. История будет продолжаться, я дал возможность героине выжить. Но пока существует этот фильм, он такой, какой есть. Да, не скрываю, я хотел попасть в телевизор, потому что у сериала будет больше контакта с людьми. Сериал занимает совсем другое место в киноиндустрии. Я понимал, что не пройду по красной дорожке с полуобнаженной девушкой, но инстинкт выживания диктовал: «Снимай сериал». Я хотел сделать такой фильм, с которым бы мог себя идентифицировать. Сериал или не сериал — не суть. У меня не было четкого фильма, про который можно было бы сказать: «Это я!». Теперь есть «Я буду рядом» — и это — я!

— Вы сказали об инстинкте выживания. Это и тема фильма, и выживание вас, как режиссера? Или что-то еще?

— Меня волнует инстинкт выживания среди людей. Он мною двигал. Выживание заложено во всех нас. Когда тебе становится очень сложно жить, когда твои амбиции рушатся, то на самом деле — это хорошая, плодотворная ситуация. Будда называл страдания фундаментом для роста. Это правда. Ум и тело начинают работать с огромной изобретательностью.

-Я не спросила вас, почему история про раковую больную — ваша тема?

-Мне хотелось передать силу и магию женщин, которых я встречал. Сила принятия такой обреченной жизни больными женщинами меня потрясла. Если бы не видел людей, которые так воспринимают болезнь, так умеют с нею дружить, то не смог бы сделать такой фильм. Дело в том, что я провел больше года в онкологических клиниках, снимая документальный фильм «Просто болезнь» о людях, переживших рак. О мамах и больных детях. О то, как они выживали и выжили. Зачем, спросите? Чтобы набраться смелости сделать оптимистичный фильм на эту тему.

— Где этот фильм?

— Мы хотим распространять его в онкологических больницах. Пока сделали один тираж. Он разошелся. Премьера прошла в Питере с приглашенными психологами. Надеюсь, если с фильмом «Я буду рядом» случится что-то хорошее, мы сможем выпустить 120-200 тысяч дисков «Просто болезни». Смысл картины в том, чтобы переориентировать людей в восприятии рака, чтобы они относились к болезни не как к приговору, а действовали. И я сам переориентировался, изменил мнение, пока делал фильм. Рак воспринимается как некий монстр, как приговор. Название «Просто болезнь» пришло во время съемок. Мне кажется, мы попали в точку. Я обнаружил, что у кино, у этой странной профессии, которой я раньше даже стыдился, — огромный позитивный потенциал.

— Вы выводите кино на путь миссионерства?

— Это не миссионерство. Это биологическая штука. Мы, как все живые существа, хотим контакта с другими людьми. И когда мы делаем фильмы, в которых мы нарочито аутисты (бормочем слова, сваливаем в одну кучу много линий, сюжетов, что у меня было тоже), мы как-бы, желая этого контакта, сами себе противоречим. У нас нет внутренней установки: я хочу установить контакт, хочу сделать что-то простое, как чашка кофе, как стол. Хочу создать фильм, чтобы зритель сказал после просмотра: «У меня поднялось настроение». Или «заставил меня жить». Или: «заставил задуматься». Я хочу, чтобы фильм существовал как — что-то очень понятное, что может передаваться от человека к человеку — простое, лишенное пафоса, мишуры. Талантливые режиссеры имеют огромный потенциал, чтобы найти этот контакт. У «Мертвых дочерей» тоже был контакт, но иной, потому что фильм был мутный.

Теперь, я уверен: контакт есть, все объективно, ты понят. Есть причины и следствия. Я испытываю очень ценное состояние спокойствия. И совсем не мечтаю видеть свое имя на постерах, хочу идти дальше, но пока не знаю куда. После Инны (главная героиня фильма — прим.) трудно искать героиню. Делать кино сложно. Но когда возникал какой-то тупик, я спрашивал себя, а как — бы поступила Инна Крылова? И всякий раз, когда я поступал больше как Инна Крылова, то есть с улыбкой, спокойно — видел, что вопросы решаются намного эффективнее. Когда ведешь себя грубо, когда вылезает твое чрезмерное Я (да как вы могли! да я потратил на этот фильм! я этого не допущу!), то удивительным образом твоя цель уходит. Такова жизнь. В обретении смыслов мне очень помогла книгу американца Экхарта Толле «Сила Момента». Он, можно сказать, даже меня спас. В Америке Экхарт — очень известный автор, вокруг его книг большое движение. Он говорит о простых вещах, например о том, что наши беды проистекают от привязанности ко времени, к результату, что мы сделали реальность своим врагом. Если отбросить необходимость результата и проживать момент как он есть, то начнутся чудесные изменения: мы поймем, что жизнь нам не враг! Но когда мы находимся в состоянии войны с настоящим моментом (кино у нас плохое, прокат ужасный, зрители не понимают, женщины не понимают), проговаривая эти мантры, жизнь становится нашим врагом. Да я комикадзе! Я жизнь делаю врагом! Я ее не принимаю, я с ней борюсь! Вокруг красота, солнышко, а я себя извожу вопросами «а вот если бы было так? а так?». Тотальное недовольство делает вселенную твоим врагом! Основная идея книги: не существует ничего, кроме текущего момента, кроме СЕЙЧАС. Точка, поставленная сейчас — единственное, что существует. Линии в прошлое и будущее — лишь иллюзии. Мы создаем их, думая о них в настоящем, но на самом деле мы даже не существуем вне настоящего. У Экхарта есть мощная штука, которая называется «сдача». Он пропагандирует «сдачу». Не все это понимают. Я тоже — не сразу. Он говорит: «Учитесь сдаваться». Звучит парадоксально особенно для мужчины. Во время съемок фильма я говорил: «Мы не фильм снимаем, мы учимся по-другому жить», но я сам до конца не понимал, что делаю. А ведь это уже был эксперимент — как сдаваться моменту. Для начала твое ЭГО должно было принять ситуацию, какой-бы она ни была. Если у тебя нет ноги, то ее уже нет, и чтобы начать дальше жить, надо принять, что это так. Многие люди преодолевают эти препятствия и даже начинают жить полнее. Так, еще даже не вполне осмысленно, я начала сдаваться.

— В чем это выражалось?

— Во всем. Вот хочет продюсер этого актера, да, пожалуйста, сдаюсь. Хотят сократить бюджет, попробую сдаться. И оказалось, что это мощнейший инструмент! Поверьте! Как только ты сдаешься, устанавливается диалог, уходит борьба, и между людьми, вдруг, возникает другая энергия. Помню момент самой легендарной «сдачи», когда мы обсуждали сокращение фильма, а я уже привязался к какому-то материалу, к сценам. Еду в Киев к нашим продюсерам, с поезда иду в Храм, ставлю свечку, молюсь продюсерам. Прихожу к ним и говорю: «Давайте сделаем, как вы хотите, сократим...». А они, вдруг, в ответ: «Паша, ты что офигел, да это наши любимее сцены!». И тут все перевернулось! Ну, думаю, какой — же Экхарт крутой, его «сдача» работает!

— Каким вы себя видите дальше в кино? Кому собираетесь сдаваться?

— Признаюсь вам, я очень боялся рака. Мои родители умерли. Сейчас боюсь меньше. Но я по-прежнему боюсь женщин. Так что следующий фильм про трепетный страх перед женщинами. Постараюсь от него избавиться. И еще подумаю, стоит ли им сдаваться...

источник: «Эгоист generation»N1