Бахаизм, есть такая вера...

Это не всегда было так. Отсчет необыкновенной щепетильности детей Бога в простых делах, когда кровавые распри делят семьи, селения и страны на тех, кто разбивает яйцо с острого или тупого конца, ведется примерно с середины первого тысячелетия до Рождества Христова. Этот период — Achsenzeit, или «осевое время» по выражению Карла Ясперса — характеризуется настоящим духовным взлетом цивилизации. Античная греческая философия здесь соседствовала с зарождением римского самосознания и правосознания; на Востоке свободно соревновались за души миллионов людей учения настолько высокие, что их наследие не исчерпано нами и по сей день. Перечислять имена великих учителей того времени не стоит труда — они хорошо известны практически всем, даже людям, далеким от всякой философии и совсем не религиозным. И примерно тогда же древнейшая причина всякого человеческого противостояния — «святая жажда наживы» — уступила место более сложным моделям агрессии.

Не то чтобы этот фактор утратил свое практическое значение. Однако, обращаясь к истории, приходится признать, что одной материальной заинтересованности стало недостаточно, чтобы начать устраивать свои дела за счет ближних. Более того, законы правителей, эти частные и малоинтересные в юридическом плане примеры ранней правотворческой деятельности, стремительно начали уступать место праву в более привычном нам духе, основанному на некоем принципе, предположительно объединяющем всех вообще мыслящих существ без различия состояния, пола и возраста. Это как раз и были столь хорошо нам сегодня известные хотя бы понаслышке «общечеловеческие ценности», или, как их называли римляне — первые юристы в современном смысле этого слова, «права человека и народов». А основанием этих прав была признана священная, божественная природа личности, то есть понятие сугубо религиозное. Так расхождения в вере стали главной причиной огромного большинства войн — если и не для политиков, то, по крайности, для солдат.

Наивно было бы счесть это доказательством глупости человечества. Есть, видите ли, упоение в бою, как ни дико это звучит. Восемьсот лет назад утонченно интеллектуальные мусульмане, носители высочайшей материальной культуры, запросто убивали и умирали за веру в борьбе против самых возвышенных рыцарей самой высокой духовности, какая человечеству вообще известна. И те и другие по большей части непреложно верили в свою конечную правоту. Иногда эта вера вступала в непримиримые противоречия уже с их собственным милосердием, и в эти ослепительные мгновения нашей истории мы становились свидетелями трагедии — высочайшего из известных нам жанров. Итак, не только духовная высь нисколько не мешает нам убивать друг друга, но и сам этот процесс — кошмарный, по мнению большинства участников, — порой переживается нами в опыте как момент наивысшего духовного подъема.

То есть не само убийство, конечно. Но вряд ли трезвомыслящие люди поспорят с тем, что война — одна из древнейших известных нам духовных практик: она, как говорится, выковывает настоящие характеры (настоящие — выковывает, а ненастоящие — ломает). Что ходит она сплошь и рядом под ручку с любовью (вспомните про неоднозначные отношения Венеры и Марса), а братство по оружию, к сожалению, — непревзойденная форма духовной близости, привычно делящая первое место с тайной брака. Царство Небес берется силой, говорит Господь, уподобляя спасение души взятию крепости. Возможна ли вообще какая-то форма религиозной духовности, начисто лишенная, гм... агрессивной составляющей?

Тут, конечно, многие вспомнят буддизм. Это и впрямь на редкость ненавязчивая система, напрочь лишенная, так сказать, папоцезаризма. Трудно представить себе далай-ламу на золотом троне судящим царей земных или хотя бы решающим окончательную судьбу какой-нибудь маленькой племенной группировки со своей собственной наивной верой в Мамбо-Джамбо, Небесного Отца гордого народа чучмеков. За время своего существования буддизм проявил себя как исключительно миролюбивое духовное учение.

Но на самом деле это ведь не религия. То есть буддисты никогда не ставили перед собой задачу объединить и связать кого бы то ни было с чем угодно. Порой, в минуты счастливого легкомыслия, мы причисляем буддизм к мировым религиям, но само слово «религия» имеет латинские корни и обозначает некую связь, а буддисты уверены, что связывать, в сущности, некого, не с кем и незачем. Наоборот, надо рвать эти связи. Это именно духовное учение, и оно прекрасно обходится без социального плана. Общественные проблемы, на взгляд буддистов, — проблемы кармы, то есть — поступка, а сама идея учения Будды состоит в том, чтобы карма не имела более никакой власти. И не только «плохая карма» вроде убийства, но и «хорошая», и вообще любая.

Так что самая мирная из мировых религий на поверку оказывается исключительно симпатичным духовным учением. Настолько располагающим, что Второй Ватиканский собор официально объявил буддизм «учением Истины». То есть, с точки зрения церкви, будучи буддистами, мы можем спасти свои души. Точно так же мы можем спасти их, следуя голосу разума, совести, интуиции, наконец — или попросту творя добро. Но это не делает нас религиозными, как бритье головы не превращает в монахов. А религия, связывающая все со всем, предполагает наше осознанное вмешательство в порядок вещей, в том числе, если потребуется, и в чужие дела. А это — агрессия. До недавнего времени вопрос, возможна ли религия, примиряющая всех (именно религия, а не вера и не какая-то там духовность), оставался открытым.

ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ

Однако такая религия теперь есть. Официально она существует примерно с середины XIX века, зародилась на Ближнем Востоке и объединяет на сегодняшний день более шести с половиной миллионов человек, не считая примерно в десять раз большего числа всевозможных «сочувствующих». Правда, это — по неофициальным подсчетам. Сами адепты новейшей религии согласны на более скромную цифру в пять миллионов с хвостиком, а прочих «оглашенных» вообще не считают. Это — похвальное самоуничижение на фоне победительной политики других, более привычных нам церквей и церквушек, предпочитающих на полную катушку использовать средства массовой информации. Храмы героев нашей сегодняшней беседы очень просты и довольно красивы, обнаруживают смешение ближневосточной традиции с символическими элементами, свободно заимствованными из других культурных систем; надо всем этим господствует своеобразный эстетический минимализм. Так и в догматике. Речь идет о Вере Бахаи, более известной до последнего времени под именем бахаизма.

В мае 1844 года двадцатичетырехлетний ширазский торговец Саид Али Мохаммед провозгласил себя Махди, то есть пророком, который, в согласии с исламским мифом, должен явиться в последние времена существования мира. Поскольку этот пророк грядущего призван возродить в людях правую веру (это не связано непременно с концом света и может означать будущее земное царство правды и милости) и стать для всех верных кратчайшим путем к Богу, Саид Али Мохаммед взял себе новое имя Баб, то есть Врата. Баб проповедовал новый шариат милосердия и справедливости перед лицом тысячных толп, был взят за это под стражу иранским правительством и в 1850 году по обвинению в богохульстве расстрелян в тюрьме в Тебризе. По легенде, казнь его сопровождалась многими чудесами, включая явления телепортации. Примечательно, что для осуществления приговора использовались стрелки-христиане. Свыше двадцати тысяч учеников пророка были убиты в Персии за последующие двадцать лет.

Вскоре благородный человек из высшего сословия по имени Мирза Хусейн Али, прославившийся не только своим богатством, бескорыстием и полным отсутствием тщеславия (он благополучно наплевал на карьеру придворного, предпочтя остаться частным лицом), но и чисто человеческой добротой, открыто объявил себя последователем Махди. Восток — дело тонкое. Бахаулла (Божья Слава, будущее имя Мирзы Хусейна) потерял буквально все, включая свободу. Он был настолько яркой, заметной личностью, что царское правительство России предложило Бахаулле политическое убежище, от которого он отказался и был выслан в Ирак, в Багдад. Там Бахаулла не прекращал свою проповедь.

Его последовательно пересылали все дальше: в Константинополь, в Адрианополь, в Акку, откуда он рассылал письма тогдашним политическим деятелям Европы и Соединенных Штатов. Сегодня эти послания особенно впечатляют. Там ведь говорится о грядущих мировых войнах и нравственных потрясениях, которые сменятся всеобщим разоружением, объединением мира и образованием гуманного общества. Бахаулла призывал президентов и королей начать устройство прекрасного нового мира еще тогда. По его мнению, это дало бы шанс человечеству избежать многих бед.

За прошедший век со смерти Бахауллы его религиозное и социальное учение разошлось далеко за пределы Ближнего Востока. В сущности, бахаизм — вторая по распространенности мировая религия после христианства.

Вера Бахаи и впрямь объединяет людей. Она ведь провозглашает эволюционное развитие божественного Откровения совершенно так же, как эволюционирует божественное Творение, то бишь природа. Великими пророками Вера Бахаи считает Авраама, Моисея, Будду, Заратустру, Христа, Мохаммеда и даже Кришну, не говоря о собственных основателях (еще двое). Установление всеобщего братства, согласия и примирения обуславливается одиннадцатью социальными принципами бахаизма (тут надо вспомнить про десять заповедей Моисея и еще одну, новую, данную Иисусом). В этом смысле число «одиннадцать», само по себе не являющееся особенно священным в мировой нумерологии, неплохо воздействует на сознание по привычной ассоциации.

Вера Бахаи провозглашает неопровержимое единство мировых религий, поскольку все они происходят из общего источника.
Вера Бахаи призывает каждого верующего к самостоятельному поиску истины.
Вера Бахаи призывает к отказу от любых предрассудков.
Вера Бахаи провозглашает согласие истинной религии с наукой.
Вера Бахаи признает необходимость всеобщего образования.
Вера Бахаи провозглашает мужчин и женщин равноправными.
Вера Бахаи призывает к устранению крайних форм бедности и богатства.
Вера Бахаи призывает к установлению федеральной системы мирового сообщества для всеобщей безопасности и международной справедливости.
Вера Бахаи призывает каждого человека следовать высоким нравственным принципам.
Вера Бахаи призывает принять всеобщий вспомогательный язык для свободного международного общения.
Вера Бахаи призывает к созданию новой, высокодуховной мировой цивилизации.

Бахаизм — это трансцендентный монотеизм. То есть бахаисты верят в единого Бога, Всевышнего, Всемогущего, как Его ни определяй, что характерно для нормально развитой цивилизации. При этом они верят в трансцендентного Бога, то есть никак не связанного с сотворенным Им миром, безгранично внешнего, пребывающего целиком вне пределов мира. Идеи боговоплощения, богочеловечества бахаизм не приемлет и даже не знает. Это уже чисто южная, даже гностическая заморочка, и в этом Вера Бахаи едина и с исламом, и с еретиками, то есть ложными христианами или ложными иудаистами, не способными чувствовать личную связь с Богом.

Эти люди могут называть себя какими угодно красивыми словами, вроде «детей Бога» или «божьих воинов», но на деле ощущают себя Его рабами, в этих отношениях видят высшие проявления духовности, возможные для мыслящих существ, и требуют того же и от других. В этом именно — самая суть ислама. Иудаизм по мере своего развития перерос эту стадию, а христианство ее сразу перескочило. Идея трансцендентного Бога — хорошее лекарство от «поисков бога в себе» и прочих детских болезней, но очень плохое подспорье общению с реальным Богом, Который все-таки — личность или, если угодно, Сверхличность и ждет от нас личных, а не служебных отношений.

Бахаисты верят в бессмертие души, понимая это бессмертие, скорее, как посмертие, то есть чисто духовное существование в постоянном переходе со ступени на ступень совершенствования по мере приближения к Богу. Бахаисты не верят в воскресение плоти, восстановление Богом нашего психофизиологического континуума в каком-то новом, высоком и совершенном виде. Это неверие вполне естественно для трансцендентной религии, рассматривающей земную жизнь как низшую форму существования и не видящей ее абсолютной ценности. Этим Вера Бахаи резко отличается, скажем, от спиритуализма — другой новой религии или экстремальной разновидности христианства.

Спиритуализм как религия зародился примерно в одно время с бахаизмом и тоже с большим вниманием относится к социальной жизни людей. Однако для спиритуалистов это внимание обосновано уверенностью в священной сущности этой земной, социальной жизни. Спиритуалисты верят в продолжение одухотворенных социальных связей, преображение повседневных занятий и даже простых вещей вроде книг или произведений искусства, предметов домашнего обихода за пределами земной жизни, если эти вещи, идеи и положения одухотворены Любовью. Более того, своеобразное «подцепление» нами всех этих земных вещей, идей и положений, как бы «подтягивание» их до уровня Вечности, с точки зрения спиритуалистов, есть творческий процесс, в котором мы творим вместе с Богом, во многом прямо создавая то самое Царство Небес, где нам уготовано место.

Эволюция мировой религиозной идеи, на взгляд спиритуалистов, является прежде всего отражением, маленькой моделью духовного развития личности. В этом смысле спиритуализм тоже учит о некоем единстве мировых религий — как все мы едины или, вернее, кое-чем связаны перед лицом Господа.

Спиритуалисты также признают наше последовательное совершенствование по мере приближения к Богу. На этом вечном пути мы сменяем множество миров и планов бытия. Однако отношение к Богу как к какому-то «небесному Хозяину», по мнению спиритуалистов, как раз затрудняет это совершенствование, поскольку выстраивает что-то вроде стены между нами и Богом. Можно вспомнить, что величайший христианский богослов святой Фома Аквинский совершенно серьезно определял наши отношения с Богом как высокую дружбу. Очевидно, что спиритуализм продолжает и развивает догматику христианства так же точно, как Вера Бахаи явно зародилась и развивается в рамках исламского мира. Это — попытка создать всеобъемлющую религиозную систему со специфически мусульманским оттенком. Таким образом, вопрос универсализма Веры Бахаи, то есть ее способности удовлетворить религиозным чаяниям человечества, — это едва прикрытый вопрос превосходства одной хорошо нам известной мировой религии над другой.

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ БУРЖУАЗИИ

В свое время Мохаммед отрекомендовал себя как национального пророка, посланного Богом арабам в дополнение к Моисею и Иисусу, чтобы все вообще народы могли узреть свет Истины. Этот подход, несколько наивный с точки зрения опытных богословов, привнес местный колорит в картину духовного мира и стал причиной грядущих кровопролитных войн и религиозной нетерпимости (при том, что ислам в его каноническом виде — одна из самых человечных религий, прославленная бережным отношением к иноверцам).

Однако с той же богословской точки зрения духовный порыв Мохаммеда можно признать много более сдержанным и далеко не столь бойким, как Вера Бахаи. Бахаизм ненавязчиво объявляет различные, мировые и не очень, религии стадиями эволюционного процесса. Выходит так, что индийский пастух в этом списке стоит существенно выше еврейского каменщика. Впрочем, и Мохаммеду теперь есть на что жаловаться. Правда, сами бахаисты не любят так прямо выражать свои убеждения, предпочитая метафору школы, в которой мы все переходим из класса в класс и так далее, но уши неуклонно торчат. В целом такая попытка повенчать физику с метафизикой, философскую категорию времени с Вечностью напрочь исключает из нашего словаря такое хорошее понятие, как метаисторизм. Это когда событие, происходящее во времени, превышает это самое время и начинает менять его, образно говоря, «по обе стороны от себя» — то есть оказывает творческое воздействие не только в будущем, но и в прошлом.

Когда мы говорим о переоценке ценностей, в том числе — такой чисто христианской вещи, как покаяние, мы как раз применяем к себе метаисторический подход. Покаяние ведь не равнозначно простому принесению извинений. Оно означает не «прощение грехов», а уничтожение их, стирание из реального мира. Понятно, что речь здесь идет об истинной, божественной реальности. Эти грехи остаются где-то на низших планах бытия, но утрачивают свою власть над нами. Мы больше не осуждены тащить их многообразные последствия за собой.

Совершенно о том же под иным углом зрения учит буддизм. Здесь мы нарочно упоминаем о нем как о противоположной крайности. Все прочие мировые религии кроме христианства также учат об единовременном и вневременном изменении мира, происходящем «раз и навсегда». В этом смысле ислам, иудаизм и зороастризм мало чем друг от друга отличаются. Не случайно верующие всегда так стремятся расширить, даже предельно распространить свое вероучение во все концы вселенной. Смысл этого учения может меняться и совершенствоваться со временем, но потенциально оно уже является универсальным ответом на все проклятые вопросы.

Простодушная в философском плане Вера Бахаи, раздающая «всем сестрам по серьгам», между прочим провозглашает самое себя вершиной духовной истории. Это наивно не только с богословской точки зрения, но и с чисто экспериментальной (и многое можно было бы сказать также с позиции здравого смысла). Основанная в середине позапрошлого столетия религия могла еще кое-как сойти за передовую на взгляд полуобразованного умника того времени (трудно представить, чтобы выкладки бахаистов смогли бы увлечь, скажем, исламского интеллектуала с его блестящими знаниями и мистической вовлеченностью). Однако нынешняя наука стоит на позициях во многом совсем иных, нежели полтора века назад. Мы знаем, что эволюционный процесс обусловлен не наследованием приобретенных признаков, а генетическими мутациями, взрывоподобно менявшими лицо природы. Этот процесс породил множество тупиков. Скажем, человек не произошел от обезьяны, а свободно соперничал с ней, как динозавры и современные пресмыкающиеся не являются сменяющими друг друга этапами.

Куда больше оснований предположить и в бахаизме не развитие предыдущих этапов, а нечто совершенно новое и невиданное, превозмогающее и отменяющее все, что было до него. Но именно так представляют себя вообще все религии — не важно, верно это для всего человечества, как в случае с христианством, или только для избранного народа, как с иудаизмом, или попросту для одного из народов, как было с исламом. Во всех случаях новое решение проблемы является одновременно и наилучшим, и окончательным. Именно эту высь духовных притязаний, так подходящую людям, бахаизм и не может даже представить себе. Для этого ведь он слишком посюсторонен, чересчур погружен во время, в его материальную ткань. Но современная физика смело выводит материю за временные пределы, отнюдь не претендуя при этом на должность религии. Вера Бахаи не в силах поднять над временем даже дух.

Мы уже перечисляли одиннадцать положений социальной догматики Веры Бахаи. Они поразительно привлекательны на первый взгляд; более того, они и впрямь объединяют большинство человечества в моменты его наибольшей, так сказать, адекватности. Это — религия пресловутого разумного эгоизма, доступная почти всем. Ее чары не распространяются только на низшие и высшие проявления нашего Я. Вера Бахаи не остановит грешника и не вдохновит святого. Надо прямо назвать вещи своими именами: бахаизм — не лучшая из мировых религий. Это всего лишь плохая психология. Вера Бахаи имеет дело с нашим душевным миром, отрывая его при этом от праха и не приближая к Небесам; она ничего не знает о духе и очень плохо понимает простые потребности нашего тела. Все без исключения религии и учения согласны в том, что эти потребности требуют постижения и направления — даже порой обуздания. Все они говорят о болезни, грехе, нестроении, какой-то загадочной порче нашей природы. И все в разных формах учат о преображении низшего высшим, о каком-то сущностном изменении, как бы подтягивании вверх. В этом деле душа, которой так озабочены бахаисты, служит подобием сцены, на которой разыгрывается мистерия. И только. Это — не личность, это ее мастерская. Здесь дух преобразует материю.

Это — трагический, страшный процесс, и многое при этом утрачивается. Сверху извне проникает в мир порчи Кто-то или хотя бы Что-то (или Ничто, говоря по-буддийски), выхватывая оттуда вещи, идеи, положения — нас, наконец. Это и впрямь можно сравнить со школой в том смысле, в каком война — школа жизни. Это как школа с заложенной бомбой, откуда сотрудники службы спасения и агенты ФБР выводят детей, зная, что вывести успеют не всех — только самых разумных, самых быстрых, тех, кто ближе всех к выходу. Это похоже на эвакуацию Сайгона. Не мир, но разделение пришел принести нам Бог. Это же говорит и Будда в проповеди о горящем доме. И это ничуть не похоже на благостную картину Веры Бахаи, призывающую нас верить в возможность вытащить самих себя из болота за волосы с помощью духовного образования.

Не случайно место наших постоянных посиделок называется Лестницей в Небо, а не, скажем, клубом любителей лестниц. Мы не коллекционируем лестницы и не меряемся, чья длиннее. Мы тут говорим о том, какой вид открывается на повседневную жизнь, если подняться повыше. Взгляд с высоты дает нам неповторимую возможность увидеть привычное под необычным углом — тем более неповторимую, что тут у нас разные люди лезут на разные лестницы и рассказывают потом самые разные вещи. На этот раз в нашей программе — нечто новое. Как сказал в аналогичной ситуации любимый герой Рея Брэдбери, «оно некрасивое, но интересное». Обратите внимание — вид на Веру Бахаи с высоты нашего полета.

Автор: Андрей Филозов Эгоист-generation»