Татьяна Панкова актриса вне возраста.

Татьяна Панкова прожила почти 95 лет (9 января 1917 – 9 июля 2011), оставаясь в репертуаре до последнего года, с удовольствием ездила на гастроли и не пропускала ни одного собрания. Она старалась не отставать от жизни, и в этом видела причину своего долголетия. Ей все было интересно, она не боялась экспериментировать, выходить за рамки любимых классических форм, никогда не занималась нравоучениями. Во всем, что она делала, чувствовались огромный опыт, вековое мастерство ее великих предшественников, высокая русская культура. Татьяна Петровна была человеком удивительной преданности театру. Причем, одному – Малому, со всеми его многолетними традициями и устоями. Получив благословение от выдающихся «старух» Пашенной, Рыжовой, Турчаниновой, она тянула в наше время невидимую нить их отношения к искусству, их благоговения перед сценой, нить таинства актерского мастерства. Татьяна Петровна не уставала благодарить судьбу, потому что, придя в 1943 году из школы Малого театра в сам театр, она никогда не оставалась без ролей. Как бы не менялись режиссеры, директора, она всегда была в работе. И всегда играла... старух. С юных лет. Наверное, нет ни одной классической старухи, которую Панкова не сыграла на сцене: Ефросинья Старицкая, Мирчуткина, Кукушкина, Кабаниха, Пошлепкина, Епишкина, Анфуса Тихоновна, княгиня Тугоуховская... Персонажи разные – от простодушных добрячек до темных натур, источников зла.

С возрастом Панкова все больше играла роли комедийные, озорные. В восемьдесят лет она с радостью взялась за Атуеву в мюзикле «Свадьба Кречинского», хотя раньше никогда не пела, и с колоссальным юмором изображала влюбленность в исполнителя главной роли Виталия Соломина. Роль Анфусы Тихоновны в «Волках и овцах» актриса построила на заразительном смехе, который заводил весь зал. А в телесериале «Пан или пропал» по детективу Иоанны Хмелевской она вообще не произнесла ни слова. Ее безумная старуха, на которую, как и на всех остальных героев фильма покушается неизвестный преступник, все свои эмоции выражала только лицом и странными звуками. И это было очень смешно.

С Татьяной Петровной всегда было интересно общаться. Любые ее рассказы – о себе, о коллегах, о друзьях, о театре – не оставляли равнодушными никого... В этой статье я собрал фрагменты бесед с актрисой на темы семьи, дома, духовных и душевных ценностей.

---

— Татьяна Петровна, что из себя представляла ваша семья?

— Мой отец был очень крупным инженером, мать преподавала математику в институте, у нее даже свой задачник был. По линии отца мы были уже четвертым или пятым поколением, жившим в Петербурге. Причем отец являлся инженером потомственным – еще его дед был главным инженером Металлического завода. Это была целая династия, которую мы, дети, нарушили. Нас было четверо, и все четверо стали актерами.

— Я знаю только Павла Панкова...

— Дело в том, что наш старший брат Василий погиб на войне. Он был призван на службу в театр Балтийского флота. И однажды, возвращаясь обратно, корабль налетел на мину. Из артистов выжили двое: актер Деранков и мой брат. Десять часов они держались на воде, спасая детей и женщин, сажали их в лодки и отправляли на берег. А когда сами сели в последнюю лодку, их смяли бреющим полетом немецкие самолеты. Деранков чудом остался жив и впоследствии все это нам рассказал. Это произошло 28 августа 1941 года, и Гитлер тогда написал, что он разделался с Балтийским флотом.

Моя младшая сестра Нина тоже оставалась в Ленинграде. У нее было очень тяжелое ранение, она почти год пролежала в госпитале, а потом поступила на один курс вместе с Павлом. Они учились при БДТ, и оба были приняты в этот театр. Сестра довольно долго там играла – и Татьяну в «Разломе», и Антонину в «Достигаеве», а потом увлеклась педагогической работой, ушла и почти тридцать лет работала в ГИТИСе. Ее очень любили. Но на нас все и закончилось, потому что все мои племянники пошли в науку. Будут ли их дети продолжать традиции нашей четверки – не знаю.

— А, все-таки, почему так получилось, что вы все увлеклись театром? Сейчас, спустя годы, вы можете это объяснить?

— Дело в том, что наш старший брат был очень талантливым человеком, и его стремление к сцене было непобедимо. Отец горячо протестовал. Но, тем не менее, Василий пошел в театр и заразил нас всех. А задатки, по-моему, лежали в центре сопротивления – в самом отце. Он изумительно читал стихи. И писал, кстати. Все книжечки сказок, которые нам покупали, отец перекладывал на стихи. Он любил что-то изображать в лицах, всех разыгрывать и мог бы, на мой взгляд, стать неплохим актером. Так что он, в какой-то степени, и был виновником нашего увлечения. Но когда я собралась поступать в театральный, отец сказал: «Сначала положи нормальный диплом на стол, а потом иди, куда хочешь». Так я и сделала – окончила Ленинградский университет.

— А какую специальность вы получили? Кем бы могли стать?

— Я окончила физико-математический факультет. Да-да, это было серьезно! В 39-ом я уехала в Москву, никому не сказав, зачем. И только когда поступила в Малый театр и собиралась об этом написать родным или даже поехать в Ленинград все рассказать, так уже получила гневное письмо от отца. Дело в том, что в это время в «Советской культуре» была напечатана фотография: четыре человека, в числе которых и я, рапортовали об успешном поступлении в школу Малого театра.

— Ваши первые шаги на сцене совпали с началом Великой Отечественной...

— Да, и два года я провела во фронтовом филиале. Малый театр очень много делал и делает для военных. Рыжова рассказывала, как играли для солдат во время Гражданской войны, и только слышали шепот: «Тринадцатая рота, на выход! Восьмая рота, на выход!» Солдаты уходили так, что не прерывали спектакля.

Когда организовали фронтовой филиал, я решила: лучше играть большие роли на фронте, чем выходить в массовке. Это была, конечно, расчетливая мысль. Но неожиданно эти годы оказались едва ли не лучшими в моей творческой биографии, в том числе, и с человеческой точки зрения. Мы работали с большой отдачей, выступали за семьсот метров от линии огня. Иногда по восемь-двенадцать часов. На подлодках, на катерах, на больших кораблях, в госпиталях... Был случай, когда мы играли для одного человека: он улетал на задание... и не вернулся, посмертно получил Героя Советского Союза. А однажды в госпитале раненый попросил снять с него одеяло. И я увидела, что у него нет ног и правой руки. Он сказал: «Возьмите у меня под подушкой адрес и напишите жене всю правду, что вы увидели». И я написала. Через три дня женщина приехала и забрала его. Это было счастье, когда мы могли помочь и поддержать в такие моменты, а не просто читать стихи и играть пьесы.

— Неужели не было страшно?

— А как же! Было! Мы рискнули всемером – семь актрис – поплыть на катерах-торпедоносцах типа «Хиггинс». Женщин на корабли всегда неохотно брали, а тут молодые ребята рискнули. И мало того, что мы попали в семибальный шторм, так на нас еще обрушился настоящий ливень огня! Это невозможно передать словами. Слава богу, рядом оказалась бухта, где мы спрятались, но нам все равно изрешетили весь катер. Потом приплыли на полуостров Рыбачий, где дали концерты, а катера пошли на Норвегию торпедировать гитлеровские корабли. После этого случая адмирал Головко, командующий Северным флотом, так ругал всех налево-направо: «С ума сошли?! Кто пустил актеров в такие места?!» Но в итоге наградил нас боевыми медалями «За оборону Заполярья». Я этой наградой очень горжусь.

— Татьяна Петровна, а сразу ли определилось ваше будущее амплуа?

— Как же! Сразу. Я с самого начала стала играть старух. И первая моя работа – Семеновна, мать двоих детей, в «Сотворении мира» Погодина. А вторая роль – семидесятилетняя Ефросинья Старицкая в «Иване Грозном». Я играла в очередь с Верой Николаевной Пашенной. Так что, свой возраст я только сейчас играю, да и то мне уже немного больше, чем надо... Мой учитель Константин Александрович Зубов был художественным руководителем театра. Он поддерживал многолетнюю установку Малого: в пьесе должны быть задействованы все три поколения – и старики, и средний возраст, и молодежь. Я еще удачно попала: в те годы ни Гоголева, ни Зеркалова старух играть еще не собирались, они считали, что достаточно молоды, и поэтому место было свободно. И вскоре меня стали сравнивать с великой, как теперь говорят, Блюменталь-Тамариной, которая вообще с семнадцати лет играла старух. Это, видимо, какое-то человеческое свойство – старуха.

— А какими качествами должна обладать актриса, чтобы с юных лет органично смотреться в роли старухи?

— Трудно сказать... Я не задумывалась об этом, но когда выходила на сцену, всегда становилась старше. Я никогда не подделывала походку, не меняла речь, а оставалась такой, какая есть. Что-то изнутри подсказывало поведение. Да и голос мне помогал, он всегда был таким низким. Думаю, в значительной степени это умение – исключительно человеческое качество. И я знаю только трех актрис, которые сразу же стали играть старух: это Блюменталь-Тамарина, Корчагина-Александровская и я. Может быть, в провинции есть такие же актрисы, но я их не знаю.

— Более молодые актрисы не советовались с вами, как переходить на возрастные роли?

— Нет. Кто-то спокойно переходит и не делает из этого проблемы. Но большинство считают, что они еще молодые и долго смогут играть молодых. Даже задумываться об этом не хотят. Так что спрашивают меня только журналисты!

— Сегодня все играют свой возраст? Амплуа старухи ушло?

— Да, все играют свой возраст. Но меня огорчает другое. В свое время Пашенная требовала от актеров чистоты речи: «Я заплатила рубь-двадцать и должна слышать и понимать, что говорят на сцене!» А сейчас не говорят, а болтают. Одной нашей молодой актрисе я так и сказала: «Ты же болтаешь!» Она ответила: «Ну, а что вы хотите, чтобы я говорила, как вы? Это старомодно!» Почему старомодно? Разве меня люди не понимают? Ведь каждое слово должно быть выразительно! Если я сказала «ДА», значит, я сказала «ДА», и в этом никаких сомнений быть не может! Это не какие-то там «да-да...»

— Вы вошли в театр с многолетними традициями, в котором еще блистали прославленные имена. Как вы влились в этот коллектив? Как вас приняли «великие старики»?

— Это, видимо, традиции театра – они великолепно принимали молодежь, они помогали. Я, помню, когда ввелась на Ефросинью Старицкую (ввелась спешно, дня за два, потому что Вера Николаевна сломала ногу), на премьеру я получила от нее сережки и письмо с благословением. Боже мой! А когда мне пришлось срочно, за несколько часов, вводиться на роль няньки в спектакль «Правда хорошо, а счастье лучше» за Рыжову, так я просто чувствовала, что Евдокия Дмитриевна Турчанинова была моей матерью на сцене и волновалась больше, чем я сама, хотя ситуация у няньки с хозяйкой в пьесе конфликтная.
Помню, как вошла в очень плохую пьесу «Самолет опаздывает на сутки», и партнершей моей была Рыжова. Стою за кулисами, волнуюсь и говорю ей: «Варвара Николаевна, давайте повторим текст, я немного волнуюсь». Она отвечает: «Душка моя, выйдем на сцену – там светло, ты посмотришь мне в глаза и все скажешь!» И действительно, когда я выходила на сцену, для меня более благожелательных глаз не существовало. Как будто они тебе что-то подсказывали. Я сразу успокаивалась и играла.

— А за сценой общение с этими людьми продолжалось?

— Да. Я очень часто бывала у Рыжовой, у Пашенной. Вера Николаевна была строже. А Рыжова была очень хлебосольной, у нее всегда был накрыт стол. Ее сын как бы продолжал эту традицию. И сейчас я в очень добрых душевных отношениях с ее внучкой Танечкой. Я хотела написать книгу и начать ее примерно с такой фразы: «Вы ничего не прочтете обо мне, за исключением тех мест, где я являлась непосредственным участником событий, но я хочу отдать дань нашим старикам...» Вы понимаете, я видела гения – это Остужев в роли Отелло. Но никто этого больше не сможет увидеть, потому что нигде эта работа не зафиксирована. И гениальная Пашенная в «Вассе» не была снята на пленку. Как можно было так поступить? Ни Степанова, ни Еланская, ни Андровская не записаны в той степени, в какой заслужили. Если снимался спектакль, и эти актрисы попадали в него – хорошо. А если нет? Сколько великих постановок прошло мимо! Если актеры не снимались в кино, как Таня Пельтцер, то их образы сегодня увидеть невозможно. А ведь в спектаклях они играли даже лучше, чем в кино. Телевидение должно было создать что-то наподобие актерского альбома, куда складывать записи больших актеров. Надо делать это сейчас, потому что многие мастера еще работают, еще живы.

— Актеры, зачастую, находят себе спутников жизни в своей же среде. Вы не исключение?

— Нет. Мой первый супруг Борис Шляпников был актером БДТ. Я вышла замуж чуть ли не в десятом классе. Но он оказался на том же самом корабле, что и мой старший брат, и погиб вместе с ним.

Второй муж Костя Назаров великолепно начинал в Малом театре, но он, к сожалению, спился. Его уволили из театра, но он уже никак не мог остановиться. Я ушла от него. Может быть, зря. Может быть, надо было ему помочь, но тогда пришлось бы выбирать между ним и театром, а я очень устала и уж никак не хотела оставлять сцену. И впоследствии я часто думала, что все мои жизненные несчастья и огорчения связаны с тем, что я так поступила. Не знаю.

А в третий раз я вышла за аспиранта консерватории Олега Агаркова. Он стал известным дирижером, педагогом, профессором. Много ездил с гастролями, руководил Камерным оркестром института. Взять к себе его студентов считали за счастье многие музыкальные коллективы страны. Так что в нашем доме всегда звучала музыка, и собиралась молодежь.

— Вас никогда не тянуло в Ленинград в смысле работы? Не хотелось выйти на ленинградскую сцену?

— Когда училась в школе, я собиралась вернуться в Ленинград. Меня звал Николай Павлович Акимов. Он меня ждал. А я тянула с ответом, так как не была уверена, примут ли меня в Малый театр. Никто из нас этого не знал. О своем зачислении в труппу я узнала только после спектакля «Гроза». И Николай Павлович был на меня обижен, поэтому я чувствую себя виноватой.

— Зато в его театр пришел ваш брат Павел Петрович.

— Да, и Акимов его безумно любил. И очень помог ему встать на ноги. Мой брат после 10 класса попал на фронт. Их, ребят, погрузили на баржу и отправили в неизвестном направлении. Мы с мамой стояли и плакали. Я в это время как раз прорвалась в Ленинград, приехала буквально «зайцем» на поезде. И мы долго не имели от Павла никаких известий. Как потом выяснилось, ребят направили в какую-то школу, затем на фронт, там у брата были отморожены ноги. Их оттирали спиртом и давали спирт пить. Естественно, у мальчишки сложилось впечатление, что спирт – это спасение. И так он понемногу пристрастился, а потом стал пить ужасно. Ужасно пил! Единственная его колоссальная заслуга (а вы знаете, что когда человек пьет, он не владеет собой, он амортизирует какие-то свои моральные принципы) – вот этого у него не было. Он оставался на высоте, трезвый ли, пьяный ли. Причем, Павел нашел в себе силы сделать перерыв – он не пил два года до рождения детей, чтобы у них не было никаких последствий. А под конец беременности жены вторым ребенком опять сорвался. И вдруг однажды Павел решил бросить. Его приятель, правда, помог устроиться в больницу, брату делали какие-то уколы, после которых он целые подушки кислорода выдыхал. И я спросила: «Павел, а что тебя на это натолкнуло?» Он ответил: «Я пришел домой так пьян, что ничего не понимал. И вдруг увидел безумные глаза жены...» И это ему так запало, что он обратился к своему товарищу-врачу Лене Семенову за помощью. Последние 23 года, до самой смерти, он не пил. У него был короткий, но безумно тяжелый период алкоголизма. И к чему я веду – здесь большая заслуга и Николая Павловича Акимова, который в этот период его взял к себе и стал давать роль за ролью, роль за ролью... Это ведь великое дело, когда семья поддерживает, и театр поддерживает.

— Мы много говорили об опыте, о возрасте... А что такое 90 лет? Как вы ощущаете эти годы?

— Никак! Может, я дурочка, но внутренне я никак их не ощущаю! А внешне – конечно. Раньше я могла сделать массу дел и не устать. А сейчас одно сделала – посиди, другое сделала – полежи. А в целом, все как было, так и есть.

— Татьяна Петровна, вы всегда улыбаетесь. Где бы я вас не встречал, где бы вы не выступали, на вашем лице всегда улыбка. Это ваша природная вежливость, или вы на самом деле очень жизнерадостный человек?

— Это моя сущность, дай бог не сглазить! Я заметила, что люди, которые прошли трудную жизнь, веселее, отзывчивее, больше смеются. Они как бы восполняют то, что им не было дано. Ну, и характер. Давайте подумаем, какие составляющие меня могут огорчать? Сейчас, разве что, здоровье. Я очень долго не ощущала с ним никаких проблем. Какие еще? Любимая профессия и движение в этой профессии. Это все мне Господь послал. Так куда ж денется моя улыбка? Я ничуть не наигрываю, и – поверьте, мой дорогой – это искренне!

 

Братья и сестры Панковы, (примерно 1920 год)

Татьяна Панкова – студентка

«Медовый месяц». Татьяна Панкова и Павел Суханов

Юбилейный вечер Татьяны Панковой в Малом театре, 2007 г

В день 90-летнего юбилея.