В память о Галине Вишневской

Личное ставлю на первое место. Но мое личное — это такие безобидные вещи! Ну, например, желание поспать... Уж если я хочу спать, то бросаю все и иду в постель. И поступаю правильно. Зачем что-то делать через силу, когда хочется спать? Пусть жизнь на какое-то время замрет, пусть будет сон, а все остальное подождет. Так уж я устроена: слушаю себя и делаю то, что слышу!

Мне повезло: с самого рождения: природа одарила меня поставленным голосом. Получить такое богатство на всю жизнь — редкое везение! К тому же я оказалась работоспособной. Люблю работать, и никогда не чувствовала себя жертвой профессии, хотя трудилась до изнеможения. Но это было так естественно!

Карьера моя началась очень рано, в 1944 году, во время войны. Мне было семнадцать лет, когда я поступила в театр Оперетты. Сцена. Репетиции. Сцена. Кроме профессии ничего в моей жизни не существовало, если и существовало, то где-то очень далеко. Потому что единственное, чем я хотела в жизни заниматься — петь, петь и петь. Петь в самом высоком воплощении, в том смысле, что меня никогда бы не устроил средний театр и какие-то маленькие партии. С сознательного возраста я поставила перед собой совершенно невыполнимые, на первый взгляд, задачи. И была уверена, что все у меня получится. Я поднималась «в гору» очень быстро, но никого не расталкивала локтями. Это был честный путь служения, посвящения себя профессии.

Безусловно, любой талант требует к себе бережного отношения. Но я никогда ничего такого особенного не делала. Ну, не переедалась мороженым. Знала, что не надо курить, пить ледяную воду. Вот, пожалуй, и все.

Я никогда не строила из себя ученую даму. И никогда не скрывала, что меня нет даже среднего образования. Семья наша была очень простой, с шестинедельного возраста мною занималась бабушка, неграмотная крестьянка, не писать, не читать она не умела. Меня воспитывал город, Петербург. Все, что я узнала, что смогла воплотить в искусстве, выразить и развить — это он. Это он давал мне визуальные впечатления: я выходила на улицу и поглощала эту красоту, этот высокий стиль, и подсознательно стремилась к совершенству, чтобы как-то соответствовать этому великому городу. Я видела Ленинград до войны, девочкой, летом — белые ночи и зимой, когда город черно-белый город, как гравюра: низкое небо, нависшие облака, висящие чуть ли не на крышах. Восприятие красоты переходит в ощущение ее необходимости. Ты уже иначе не можешь жить. Когда я перешла в восьмой класс, началась война, блокада. Школы закрылись. В пятнадцать лет я добровольцем отправилась служить в ПВО, и прослужила солдатом два года. Меня наградили медалью «За оборону Ленинграда». Это моя самая высокая награда! Горжусь! Хотя за эти годы у меня появилось много разных наград... К примеру, я кавалер Ордена почетного легиона, офицер Ордена литературы и искусств и т. д. Но та — самая дорогая. Потом — был театр Оперетты. И через несколько лет — Большой театр и главные партии. Иначе и быть не могло.

Не могу не вспомнить первую роль в Большом: Татьяна из «Евгения Онегина». Не случайно моя жизнь в опере началась с Татьяны, и ею закончилась (в 1982году, когда моей Татьяне исполнилось тридцать лет, я ушла со сцены). Ведь я с детства примерялась к этой роли... В девять лет мне купили набор пластинок классической музыки, первая опера, которую я услышала — «Евгений Онегин». Петь я толком не умела, но помню, что выучила все партии — женские и мужские, и ходила по квартире, мурлыкая с утра и до ночи: «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну...».

Не знаю уместно ли себя сравнивать с Татьяной, но, безусловно, это героиня моего романа. Целостная, искренняя, способная жертвовать и любить, и не предъявлять свою жертвенность, как пример чего-то особенного, мол, вот я какая...Нет, у нее все спокойно, естественно и органично: «Я другому отдана... и буду век ему верна...» — и жизнь выстраивается от другого...

В сорок семь лет я с мужем двумя дочерьми покинула родину. К этому времени я была известной певицей. Вот я вам сказала — уехала.... Поделикатничала. Нас вытолкнули...Изгнали...На руках двое детей, еще и собака...Все пришлось бросить, все оставить... Ни дома, ни вещей... О нашем изгнании много писали и говорили. На все вопросы: «Почему, как и зачем?» — я отвечала сто раз. И все-таки даже это с нами случилось не напрасно, если бы мы не уехали, что стало бы с Растроповичем? Ведь ему вообще не давали играть...Он бы погиб!

Вся история с Солженицыным была невероятно раздута. Да, на нашей даче жил Солженицын. У нас было много места, а ему было негде работать. Да, мы пили вместе чай. Да, он занимался своими делами, мы своими. Я никогда не считала, что пострадала именно за эту дружбу. Это выглядело бы слишком пафосно — я — за — дружбу! Все пафосное меня раздражает...И вообще, что касается друзей... Это у Славы — все друзья, он как-то просто к этому относится. Посидели, выпили — уже друзья. Два раза созвонились — большие друзья. Я не умею так, да и не хочу. Настоящее проверяется большим временем.

Чужая страна приняла нас лучше, чем своя. Мне не надо было что-то доказывать, как — то прорываться — я просто продолжила свою карьеру. Трудности остались позади, и это тоже — небесполезный опыт. Мы научились их преодолевать... Только сильный может что-то получить. Процитирую Цветаеву: «Дать можно только богатому человеку и помочь только сильному». Гениально! Можно помочь выжить бедному, но он же останется слабым...

Я всегда относилась к себе очень критически, не выходила на сцену, не добившись результата на сто — сто пятьдесят процентов. Никогда не волновалась, что кто-то поет лучше. Я никогда никому не подрожала, не завидовала, относилась с любовью и уважением к певицам моего поколения: Ренате Тебальди, Джоан Сазерленд, Леонтин Прайс... Сама я пела ровно столько, сколько хотела петь. И спокойно ушла со сцены на самом пике карьеры. Потому что наблюдала, как ужасно выглядят застрявшие на сцене певиц. Но дело даже не в этом: в какой-то момент я почувствовала усталость, пение перестало меня радовать. Петь сорок пять лет — не достаточно ли? Пробовала себя в режиссуре, поставила «Царскую невесту» в Риме, Вашингтоне и Монако, потом «Иоланту» в Англии. Поняла, что и это могу. Но — не мое. Я привыкла в искусстве делать только то, что меня безумно увлекает, заражает, сводит с ума. Плюс требовательность к самой себе. Я поняла, что хочу и могу подарить оперной сцене настоящих профессионалов. Моя радость — мои студенты.
В Париже мы с мужем живем в большой квартире. Дочери с семьями отдельно. У меня шесть внуков — пять мальчиков и одна девочка. Это такая радость, такое богатство — внуки. Я счастлива, что, будучи примадонной театра, смогла родить двух дочерей. Это же было безумно трудное время, когда в магазинах очереди, домработницу не найти, а надо петь, работать, но я смогла, потому что очень хотела.

Мы с Растроповичем прекрасно понимаем друг друга. Стиль наших отношений — ненавязчивый. Он много разъезжает — я скучаю... Потом уезжаю я уезжаю в Москву, две-три недели отсутствую, занимаюсь с учениками в оперном Центре. Для меня очень важно, что я здесь, у себя на родине имею учеников и отдаю им свой опыт. Потом — домой, хозяйничать, а как-же без этого... У супругов должен быть собственный ограничитель, некий барьер, за который нельзя...Хотя мне, чтобы сберечь пространство свободы, ничего такого не надо. Свобода каждым человеком воспринимается по-своему. Сегодня моя свобода — это закрытая дверь...Есть потребность в одиночестве, я запираюсь в комнате и не выхожу. Столько, сколько хочу. Меня никто не беспокоит.

Я имею право на слово «нет», и говорю «нет». Когда считаю нужным отказать, — отказываю. Я умею пользоваться «нет», если мне так лучше. И еще я говорю правду, даже если она кого -то ранит. Потому что заслужила своей жизнью, своим местом в искусстве — право на правду! Почему я должна перед кем-то кривляться, и делать вид, что мне что-то нравится, если не нравится? А вот мой Растропович не может сказать «нет». Так и не научился. Это плохо. Человек должен научиться говорить «нет».

Я — дама состоятельная, и когда мне хочется побаловать себя покупками, обязательно балую. Почему же не доставить себе удовольствие? Люблю одеваться, но не являюсь поклонницей какой-то фирмы. Когда покупаю готовые платья в больших домах, первым делом срезаю этикетку, то есть то, за что люди платят огромные деньги. В последнее время предпочитаю Валентино и Шанель — такой классический реальный стиль. Вы говорите, что я прекрасно выгляжу? Спасибо!